Джон Китс - Стихотворения

Наш век - светлее: свежими цветами

Вы нас теперь благословили сами.

Аккорды в хрустале озерных вод

Их в черном клюве лебедь нам несет.

225 А из густых лугов светло и гордо

Летят в долину звучные аккорды

И плавно растекаются по ней.

Свирель поет отчетливей, звучней,

Вы счастливы и лучезарны стали...

230 Все это так; но вот затрепетали

В тех сладких песнях странные грома:

С величием смешалась Мощь сама.

Но ведь, сказать по правде, эти темы

Дубинки, а поэты-Полифемы

235 Тревожат ими море. Вечный свет

Поэзия, ей иссяканья нет.

Тихонько мощь в ней дремлет, и могли бы

Ее бровей изящные изгибы

Очаровать. Ее не грозен вид

240 Она лишь мановением царит.

Хоть родилась от муз, но эта сила

Лишь падший ангел; вмиг бы своротила

Деревья с корнем; саван, черти, тьма

Ту силу радуют, ее сама

245 Изнанка жизни, тернии питают;

О силе помня, часто забывают

Поэзии живительный итог:

Дать утешенье и ввести в чертог

Высокой мысли.

Я ликую все же:

250 Ведь семя горькое дать может тоже

Прекрасный гордый мирт. И в нем найдут

Лесные пташки благостный приют,

И крылья их захлопают над сенью,

Наполнят воздух щебет их и пенье!

255 От терниев густых очистим ствол,

Чтобы оленей выводок нашел

С цветами дикими ковер из дерна,

Когда отсюда мы уйдем покорно.

Пускай ничто не будет здесь грозней,

260 Чем вздох влюбленного в тени ветвей,

Взволнованней, чем безмятежный взгляд

Над книгой, чьи страницы шелестят,

И трепетней, чем склоны травяные

Холмов. О вы, надежды золотые!

265 Там, где царят покои и тишина,

Воображенью будет не до сна.

Среди поэтов только тот король,

Кто горестных сердец утишит боль.

Дожить бы до поры блаженной этой!

270 Не скажут ли, что на венец поэта

Я тщетно мечу; что в бесславный миг

Лицо мне лучше спрятать от других?

Склонись, мальчишка жалкий и плаксивый,

Пока не грянул гром велеречивый!

275 Нет! Если спрячусь - только в угол тот,

Где свет Поэзии сильней блеснет.

А если я умру, тогда... Ну, что же:

Под сенью тополей меня положат,

И надо мною зашумит трава,

280 И начертают добрые слова...

Но прочь печаль! Ведь тот еще не знает

Отчаянья, кто мудро притязает

Достигнуть высшей цели бытия

И жаждет этого. Пусть даже я

285 Наследства мудрого совсем не стою,

Не властен над ветров шальной игрою,

Пусть мне не сделать темный дух людей

Открытее, прекрасней и светлей,

Но где-то на окраине земли

290 Свет мудрости мерцает мне вдали,

Поэзии секреты открывая.

Моя свобода там, я это знаю.

Мне так же цель поэзии ясна,

Как то, что чередой идут весна

295 И лето, осень сменится зимою;

Как то, что шпиль церковный надо мною

Сквозь облака пронзает синеву.

Нет, я ничтожным трусом прослыву,

Коль дрогнет малодушно хоть ресница

300 И скрою то, что ясно, как денница.

Пусть я шальным безумцем поскачу

Над пропастью, пусть жаркому лучу

Дам растопить дедаловские крылья

И рухну вниз - в Икаровом бессилье.

305 Но разум успокоиться велит.

Вдали в тумане океан блестит;

Усыпан островками, бесконечен...

Как труд мой долог, безнадежен, вечен!

Ужель измерить эту ширь дерзну,

310 Смиренно отреченье не шепну

И не скажу: нет, невозможно это!

Нет, невозможно!

Робких мыслей светом

Я стану жить. И странный опыт мой

Пусть завершится кроткой тишиной.

315 Пусть не могу сейчас прогнать тревогу,

Я в сердце дружеском найду подмогу!

Ведь братством, честью, дружеством щедра

Тропа людская к торжеству добра.

Биенье сердца, породив сонеты,

320 Их направляет в голову поэта.

Родятся рифмы в звонкой тишине

И празднично ликуют в вышине,

Как бы посланье из грядущей дали,

Как книга, что с уютной полки сняли,

325 Чтоб завтра вместе радоваться ей

И наслаждаться светом прежних дней.

Едва пером вожу: мелодий стаи,

По комнате, как голуби порхая,

Напоминают о восторге дня,

330 Когда впервые тронули меня.

Мелодии все крепнут - и вот-вот

Отправятся в пленительный полет

И образов пробудят вереницу:

Вакх выпрыгнет из легкой колесницы,

335 На Ариадну взор он устремит,

Ему ответит жар ее ланит.

Так звучные слова я вспоминаю,

Когда альбом рисунков раскрываю

И сквозь прозрачность невесомых строк

340 Струится мирных образов поток:

Вот лебедь в камышах густых таится,

А вот вспорхнула из кустов синица.

Вот бабочка. Раскинула крыла,

Приникла к розе - и насквозь прожгла

340 Ее земная радость. Снова, снова

Я извлекаю множество такого

Из памяти - но не забыть бы мне

О маками увитом тихом сне.

Он рифмы мне подсказывает споро

350 И властен шумно-дружеские хоры

Блаженной тишиною заменить.

Я об ушедшем дне могу грустить,

О радостях его, в своей постели.

То был поэта дом - ключи звенели

355 От храма радости. Из темноты

Чуть виделись знакомые черты

Поэтов прошлого. Мертвы и зыбки

Их мраморно-холодные улыбки.

Как счастлив тот, кто будущим векам

360 Свою вверяет славу. Были там

Сатиры, фавны - резвыми прыжками

Сквозь листья устремились за плодами

Созревшими. Вот храм передо мной,

Вот по траве беспечною гурьбой

365 Проходят нимфы - и рукою белой

Одна из них уже почти задела

Луч солнца. А на полотне другом

Склонились сестры - и глядят вдвоем

На робкие движения ребенка.

370 Вот нимфы вместе слушают, как звонко

Пастушья дудка на лугу поет.

Вот нимфа покрывало подает,

Чтоб вытерлась купальщица-Диана,

И кончик покрывала непрестанно

375 Трепещет и соседствует с водой:

Так океанский пенистый прибой

Бросает белизну свою на скалы,

Чтобы она вдоль брега трепетала,

А после, пенной влагой поиграв,

380 Ее развеет по ковру из трав.

Покорно Сафо голову склонила,

Полуулыбка на устах застыла,

В чертах ее покой: давно сошла

Печать угрюмых дум с ее чела.

385 Вот рядом мраморный Альфред Великий

С сочувствием и жалостью на лике

К терзаньям мира. Вот Костюшко - он

Страданьем благородным изможден.

А вот Петрарка в рощице зеленой,

390 Явленьем Лауры вновь потрясенный.

Счастливцы! Мощных крыльев гордый взлет

Им виден. Лик Поэзии сверкнет

Меж ними - и пред ней такие дали,

Куда проникнуть я смогу едва ли.

395 Но мысль о них меня лишала сна,

И мысль о них, и лишь она одна,

Во мне питала вспыхнувшее пламя...

Рассвет своими ранними лучами

Коснулся глаз, врасплох застав меня,

400 Я встал навстречу разгоранью дня.

Я за ночь отдохнул, стал разум светел.

Готов приняться я за строки эти,

И, как они ни выйдут, я - творец,

Они мне сыновья, я им - отец.

(Галина Усова)

Текстологические принципы издания

Основной корпус предлагаемого издания составляют первый, а также последний из трех поэтических сборников Китса, вышедших при его жизни: "Стихотворения" (1817) и ""Ламия", "Изабелла", "Канун святой Агнесы" и другие стихи" (1820): Являясь крайними вехами недолгого творческого пути Китса (его поэма "Эндимион" вышла отдельным изданием в 1818 г.), две эти книги - выразительное свидетельство стремительного развития поэта, в течение двух-трех лет перешедшего от наивно-подражательных опытов к созданию глубоко оригинальных и совершенных образцов, расширивших представление о возможностях поэтического слова.

Судьба литературного наследия Китса, подлинные масштабы дарования которого по достоинству оценили лишь немногие из его современников, сложилась непросто. За четверть века после его смерти в феврале 1821 г. из неопубликованного увидело свет в различных изданиях около двух десятков его стихотворений. Серьезным вкладом в изучение жизни и творчества поэта, заложившим фундамент позднейшей обширной китсианы, оказалось предпринятое Ричардом Монктоном Милнзом (впоследствии лорд Хотон) двухтомное издание "Life, Letters, and Literary Remains, of John Keats", вышедшее в 1848 г. в Лондоне и основанное на многочисленных документах, биографических свидетельствах, воспоминаниях друзей и близких знакомых Китса. Наряду с письмами Р. М. Милнз напечатал впервые свыше сорока произведений Китса. Публикации стихов поэта продолжались вплоть до 1939 г. усилиями целого ряда литературоведов и биографов Китса; среди них особенное значение имели издания под редакцией Гарри Бакстона Формана (1883, 1910, 1915, 1921-1929) и его сына Мориса Бакстона Формана (1938-1939, 1948), Сидни Колвина (1915), Эрнеста де Селинкура (1905, 1926) и Генри Уильяма Гэррода (1939, 1956, 1958).

Подготовка изданий Китса сопряжена с немалыми трудностями, обусловленными отсутствием канонических редакций большинства произведений Китса. Автографы Китса, который в основном полагался на компетентность своих издателей, дают, по словам одного из текстологов, "меньшее представление об авторских намерениях, нежели списки, сделанные близкими к поэту людьми" (Stillinger Jack. The Texts of Keats's Poems. Harvard Univ. Press, 1974, p. 83). К наиболее авторитетным, тщательно подготовленным, дающим обширный свод вариантов и разночтений, снабженным обстоятельными комментариями как текстологического, так и историко-литературного характера, собраниями стихов и писем Китса из числа появившихся в последнее время следует отнести издания: The Poems of John Keats / Ed, by Miriam Allott. London, 1970 (3rd ed. - 1975); Keats John. The Compl. Poems / Ed, by John Barnard. Harmondsworth, 1973 (2nd ed. - 1976); Keats John. The Compl. Poems / Ed by Jack Stillinger. Harvard Univ. Press, 1973 (2nd ed. 1982); The Letters of John Keats. 1814-1821 / Ed. by Hyder Edward Rollins. Vol. 1-2. Harvard Univ. Press, 1958.