Николай Толстой - Охота на Кавказе

— Стой, барин! — закричал мне Антип, который, уже не знаю как, очутился подле меня. — Это — кабан: пожалуй, лошадь срубит. — Я остановился. В это время кто-то выстрелил.

— Что, попал? — спросил я.

— Какой попал! Это Балаш вверх стреляет, чтобы собаки дружнее брали. Узи его! — закричал Антип. — Зверь от выстрела пошел было в ход, но собаки сейчас же остановили его. Вдруг одна из них, вся в крови, с визгом покатилась под самые ноги моей лошади, и вслед за ней высунулась из камыша огромная башка кабана. Испуганная лошадь бросилась в сторону. Я оглянулся на Антипа: он стоял прямо против кабана. «Ну, плохо!» — подумал я. Между тем, собаки схватили зверя сзади, и он быстро обратился к ним. Еще одна собака завизжала и поползла прочь, оставляя за собой кровавый след. «Пропал Серко!» — сказал Антип, бросился на кабана сзади и ударил зверя штыком в бок. Собаки с остервенением бросились на животное и уже не лаяли, а рычали хриплым голосом. Изредка, то одна из них, то другая, оторвавшись, взвизгивала, взвывала или глухо брехала и снова вцеплялась в зверя, который, впрочем, продолжал идти, буквально, таща на себе собак. Вдруг он споткнулся и упал, — собаки сели на него, а Антип еще раз ударил зверя в бок. Кабан все еще подымал голову и щелкал зубами, стараясь поддеть какую-нибудь собаку. С противоположной стороны прибежал другой охотник и хотел ударить зверя ножом, но тот поднялся на передних ногах и пополз прямо к смельчаку. Охотник отскочил в сторону, и, запутавшись в камыше, упал. Между тем, Антип успел ударить кабана еще раз, а тот все полз вперед. Тогда другой охотник, вскочив, воткнул в бок зверю нож: кабан упал к уже не вставал более. Все это сделалось так быстро, что я даже не успел выстрелить, ежеминутно опасаясь попасть или в собаку, или в человека.

Мы собрались около убитого зверя, и каждый хотел оторвать от него своих собак и осмотреть их раны: оказалось, что все собаки были ранены, но легко, исключая одной, убитой наповал, и другой — именно Серко, у которого распорото брюхо. Антип положил Серко к себе па колени и начал вправлять ему кишки. Бедное животное лизало то свою рану, то руки хозяина, но не визжало, хотя по глазам и видно было, что оно страшно страдает. Антип перевязал рану какой-то тряпкой, взял Серко на руки и пошел.

— Далеко ли? — спросил его Балаш.

— Дa пойду на поляну, там перемою ему черёво и залью раны.

Ну ладно, — сказал Балаш, — а мы, ребята, пойдем к Черному Протоку, там целый гурт перешел на тy сторону, — прибавил Балаш, встал и, свистнув собак, пошел в камыш.

Я поехал за ним. Собаки бежали впереди, рыская взад и вперед. Вдруг одна из них отозвалась, другие бросились к ней, и вся стая пустилась по следу. Я направился за ними. Ехать скоро по густому камышу было нельзя, и Балаш не отставал от меня ни на шаг.

Собаки, остановясь брехали на месте… вдруг раздались в стороны, — и огромная свинья бросилась прямо под ноги моей лошади; но я опять не успел выстрелить, как собаки уже сидели на звере. Балаш приколол свинью и начал отбивать собак.

— Ступай вперед, да мани собак! — кричал он мне. — Тут целый гурт.

Не успел я отъехать на несколько шагов, не успели собаки опередить меня, как они уже схватили большого кабанчика. Но и на этот раз не удалось мне выстрелить! Когда я подъехал, собаки уже растянули назимка, который страшно визжал. Балаш прирезал и этого.

— Иди сюда… ааа! — раздался налево голос Антипа. — Зверья пошли в Круглое… Скорее… веди собак.

Я поскакал по направлению, которое он мне указывал. Собаки бежали за мной. Скоро я догнал Антипа, у ног которого лежал раненый Серко.

— Сюда, сюда, барин! Гурт такой прошел! Чуть с ног не сбил меня!.. Вот ту, ту, тут! тут! — кричал Антип, нагнувшись над следом и поманивая собак, которые, опустив морды и задрав хвосты, одна за другой неслись по следу, мимо него. Я ехал за собаками, а Антип бежал за мной, забыв про своего Серко, который, лежа в камыше, жалобно визжал. Камыш делался все реже и реже, зато грязь все глубже и глубже. Наконец показалась вода. Собаки продолжали бежать вперед. Вдруг предо мной открылось озеро, или, лучше сказать, разлив, посреди которого стоял круглый островок густого камыша. Разлив был неглубок. По черной грязи, резкой полосой отделявшейся от прозрачной поверхности воды, видно было, что свиньи только что перескочили на остров. Собаки бросились вплавь. «Пошел! пошел! тут не глубоко!» — кричал мне Антип, на бегу снимавший поршни, портянки и штаны. По противоположному берегу, один за другим, бежали охотники, — впереди всех — Балаш, без шапки. Целая туча диких уток, куликов, караваек и рыболовок, испуганная тревогой, с криком носилась над нами.

Я переправился на остров; но камыш там был так густ, что, заехав в середину, я не мог повернуться ни направо, ни налево, а, между тем, слышал, как против меня лаяли собаки и хрюкали свиньи. Но вот один из охотников, найдя какую-то тропку, очутился впереди меня. Он выстрелил в табун. Свиньи пошли в ход, но на противоположном берегу встречены, были залпом. Одна свинья осталась в воде, другая бросилась вплавь вдоль по разливу, собаки за ними и около самого берега настигли и остановили еще одного зверя. Это был кабан, двулеток, пуда в три или в четыре. Кой-как выбравшись из камыша на опушку, я видел, как зверь, сидя на заду, защищался против пяти собак, державших его за уши и за шею. Другие собаки погнались за остальной стаей, которая выскочила на берег немножко ниже. Охотники тоже побежали туда, и скоро я слыхал визг: собаки поймали еще кабана. Между тем, Балаш преспокойно сидел на берегу и разувался, а разувшись и засучив шаровары, так же спокойно побрел к кабану, которого все еще держали собаки, прирезал его и, продев ему под клыки веревку, вытащил на берег.

Охота кончилась. Хотя мне ни разу не удалось выстелить, но я все-таки остался доволен, что видел и имел понятие об этом оригинальном роде охоты.

Вообще, стоит посмотреть на нее. Но настоящему охотнику, для которого количество мяса, добытое охотой, не составляет главной цели, понравиться она никак не может. Во-первых, охота эта очень утомительна: для того, чтобы ходить — не только бегать — по этим камышам, топким разливам, грязным тропкам, грудам старого, переломанного и перепутанного камыша, по пожарищам, где острые камни режут вам ноги, как ножом, — на все это надо иметь большую привычку. Во-вторых, кроме выгоды, то есть количества добычи, в охоте этого рода очень мало привлекательного. Мужики, с собаками, идут в камыш, как в свой собственный загон: они вперед уверены, что найдут кабана, а если найдут, то и возьмут его. Они обыкновенно стараются напасть на стаю назимков, свиней и поросят: это — верная добыча, которая вознаграждает их труды. Одна только возможность напасть на большого — чего, впрочем, стараются избегать, потому что он может перепортить собак и даже ранить охотника, — одна эта возможность представляет некоторый интерес в охоте, только что описанный мной. Но для охотника, который дорожит своими собаками, не собирает их с улиц и около рыбных рядов, интерес этот очень не заманчив. Найдутся, конечно, господа, которые скажут, что именно опасность-то и привлекательна, что они не понимают удовольствия убивать несчастных зайцев, куропаток, красивых фазанов, даже серн и оленей, этих прекрасных, смирных и безоружных животных. То ли дело волк, бросающийся на вас с разверстою пастью, кабан с своими страшными клыками, медведь, готовый задушить вас в своих железных лапах, наконец барс, который одним скачком, одним ударом лапы отправляет вас в вечность, — вот истинная охота, вот благородное занятие: тут есть борьба, опасность, здесь нужна и ловкость, и сила, и храбрость! На этого рода возгласы и рассуждения я мог бы отвечать много, но скажу только одно: кто говорит так, тот не охотник!.. Для настоящего охотника в самой охоте столько завлекательного! Желание взять дичь, за которою он охотится, чувство до того исключительное, что отымает у охотящегося возможность думать о чём-либо другом: в это время опасности для него не существует, он не сознает, не понимает ее, и потому она не в состоянии придать охоте никакого интереса. Спросите охотника, когда он травит зайца, охотника с ружьем, когда собака его сделала стойку или когда гончие гоняют, а он стоит на лазу, даже охотника с сетью, когда перепел отозвался на его вабенье и приближается к нему, — спросите их, есть ли, и даже может ли быть у них в это время какая-нибудь другая мысль, кроме желания затравить, убить или поймать дичь, — спросите, и каждый из них ответит вам: «нет!» Если желание убить или поймать несчастного (обычное выражение неохотников) зайца или перепела так сильно и исключительно, то очень ясно, что на охоте за кабаном или медведем охотник непременно забудет об опасности. Страсть к охоте и желание взять зверя уничтожит даже самое сознание этой опасности…