Вильям Козлов - Дай лапу, дружище!

Уже можно благодарить судьбу, что озеро есть, и ты все это видишь. Я всегда привожу сюда приезжающих ко мне. И никто из них не остается равнодушным к красоте озера.

Какое-то приятное чувство глубокого спокойствия охватывает меня, когда я смотрю на воду. Отступают на задний план житейские заботы, просто сидишь, смотришь, вдыхаешь настоянный на хвое чистый воздух и думаешь о жизни, мироздании, вечности…

И как же я однажды был удивлен, когда увидел на просеке черный комочек, приближающийся ко мне. Это был Тобик. Причем один, без хозяина. Сейчас он держался вполне миролюбиво. Немного не доходя, остановился и внимательно посмотрел на меня маленькими смышлеными глазами. Только сейчас я заметил, что мордочка у него снизу седая. Седые и короткие топорщащиеся усы. Я подозвал его, Тобик, поколебавшись, подошел. Однако, когда я хотел его погладить, — а шерсть у него была длинная и на редкость густая, она так и лоснилась на спине, — песик басисто кашлянул и немного отодвинулся.

Не хочет — не надо, я тоже отвернулся и продолжал смотреть на озеро. Я все ждал: когда же всплеснет большая рыба? Но озеро было безмятежно тихое. Сорока вдруг забеспокоилась, несколько раз скрипуче крикнула и улетела. Тобик проводил ее взглядом и тоже уставился на воду. Я бывал на Черном море и, глядя на воду, подумал, что она сейчас точь-в-точь как морская. Та же густая зелень и прозрачность. Над водой порхали бабочки-лимонницы, в прибрежных кустах верещали птицы, иногда я видел, как они, блеснув на солнце крыльями, ныряли в чащу. Вдалеке куковала кукушка. Что-то слишком рано прилетела она этой весной! Сельские жители говорят, что не к добру: лето будет засушливое. Кукушке где-то поблизости вторил дятел. В печальное протяжное «ку-ку-у!» вплетался дробный деловитый перестук.

Я услышал легкое ворчание: Тобик снизу вверх пристально смотрел мне в глаза, будто приглашая встать и идти домой. Я взглянул на озеро: вода изменила свой цвет. Из морской стала густо-синей, будто в нее чернил добавили. Я еще немного посидел и поднялся, Тобик удовлетворенно кашлянул, мол, рад, что ты меня понял, и, завертев загнувшимся вверх пушистым хвостом, побежал впереди. Здесь по узкой лесной тропе он бежал прямо, не изгибался. Возвращались мы в деревню вдоль лесной просеки, которую прорубают в лесах на случай пожаров. Просека была широкой, но уже успела зарасти маленькими сосенками и березняком. Глядя на молодняк, можно было сразу определить, что березы и осины растут куда быстрее, чем хвойные деревья. Некоторые березки были в два раза выше сосенок. Местность здесь холмистая, и просека то вскарабкивалась на гору, то спускалась в овраг. Мой дом тоже стоял у подошвы холма, а травянистая лужайка круто ползла вверх, где на вершине холма стояла русская баня. Из окна ее открывался красивый вид на загубленное ядовитым заводишком, заросшее по берегам осотом озеро и сосновый бор. Крайние крупные сосны отчетливо выделялись на фоне леса. Чуть правее виднелись кирпичные приземистые корпуса пионерского лагеря «Ленок». Три гигантских вяза у сетчатого забора загораживали спортивную площадку.

С просеки я свернул в лес, наискосок можно было скорее выйти к деревне. Бор был не очень старый и не густой. Старожилы рассказывали, что когда сюда пришли немецкие оккупанты, то буквально через неделю начали планомерно вырубать знаменитый Опухлинский бор. Они привезли механические пилы, заставили местное население работать на лесоповале, быстро организовали распиловку толстых вековых сосен на доски. На станции их грузили на платформы и отправляли в Германию. Немцы уничтожили почти весь лес в округе. До самого изгнания из этих мест они методично пилили и отправляли эшелонами лес в свой ненасытный фатерланд.

Так что теперь лес в округе был молодой. За три с половиной десятка лет после войны сосны высоко поднялись, однако патриаршей могучести в них еще не было. Иногда встречались раскинувшиеся гигантскими шатрами толстые ели, но таких было мало. Под ногами негромко похрустывал мох. Был он здесь и зеленый, и коричневый, и седой. Я уже слышал, что белых грибов поблизости от деревни много не найдешь, а вот сыроежек, волнушек и черных груздей было в избытке. Я, как и все грибники, любил собирать главным образом белые грибы, но бор был что надо. Именно такие сосновые леса с мхами и оврагами любят белые грибы. Недаром их и называют боровиками. Но тут почему-то белые грибы редко попадались.

Тобик неотступно следовал за мной. Иногда сворачивал в сторону, обследовал кусты, задирал ногу. Я задумался: зачем он, такой домосед, забрался так далеко от дома? Уж не затем же, чтобы полюбоваться, как я, на озеро Красавицу? Поди разберись в побуждениях собаки! Ничего путного придумать я не сумел, а маленький черный Тобик разрешить мои сомнения, естественно, не мог.

Так мы молча по лесу дошли до деревни. Из-за сосен показалась крашеная зеленая крыша первой избы, по вспаханной пашне разгуливали грачи, у навозной кучи рылись куры. Тихо в деревне, не видно ни души. Деревенские жители работают кто где: одни обслуживают турбазу и пионерлагерь, другие делают цепи в небольшой мастерской от райпромкомбината, третьи уезжают каждое утро на велосипедах в поселок Опухлики, где расположен санаторий «Голубые озера». Ближайший колхоз, на земле которого мы живем, далеко отсюда, километров за двенадцать. Я уже говорил, что здесь когда-то действовал вонючий смолоперегонный заводик. Он отравлял не только озеро, но и воздух. До сих пор еще сохранились в лесу сосны с подсечкой. Когда-то из них выдаивали в жестяные конусы живицу, из которой гнали на местном заводике скипидар. Сейчас сосны доживали свой недолгий век. Дело в том, что после подсечки деревья хиреют и медленно умирают. Их в первую очередь и спиливали местные лесорубы.

От заводика осталась полуразрушенная круглая кирпичная печь да заросший бурьяном и лопухами пустырь, на котором стояла контора. Деревянные строения разобрали, а вот печь еще до конца не расколотили на кирпичи. От печи к озерку спускалась запекшаяся асфальтовая дорожка. Стоит подойти поближе к берегу, и от кофейного цвета воды в нос ударяет стойкий запах нефти или мазута, который вот уже четвертый десяток лет не выветривается и не исчезает. Женщины сетуют, что, когда полощешь в ручье белье, на простынях и наволочках остаются нефтяные пятна. А скот и собаки охотно пьют воду из озера. У берега приткнулись две-три ветхие лодки. Это не для рыбалки: из своего окна я частенько вижу, как, стоя в лодке, гребет длинным шестом кто-либо из односельчан. Опускает шест в воду, вращает его, затем вытаскивает. На конец наматывается зеленая масса. Это осот, его добывают в озере для свиней, которые его с удовольствием поедают.