Ярослав Даркшевич - Росные тропы

В. Капустин

ГРАЧИНАЯ ВЕСНА

Он шумно бухнулся на заднее сиденье, захлопнул дверку.

— Вот спасибо! А то за полчаса ни одной машины, до костей промерз!

В зеркальце я видел его сплошь изрытое морщинками лицо, очень довольные, чуть улыбающиеся глаза.

— Ну и весна! Хуже иной осени!

А навстречу нам вместе с пронизывающим мокрым ветром и снегом летели перелески, пустые поля, местами уже черные, утонувшие в низинах березки и осины. И небо — свинцовое, такое же неуютное, как дорога и все вокруг.

Вдруг к гулу мотора, сначала едва слышно, потом все явственней стал примешиваться еще какой-то звук. Уже через пару минут двигателя не было слышно совсем, а шум — нет, это был не шум, а какой-то несусветный гвалт — стоял такой, что я не расслышал, что сказал попутчик. Поворот — и глазам открылась картина: над большой березовой рощей кружила тьма-тьмущая грачей, другие возились у огромных черных гнезд, которыми были усеяны все березы.

Мы остановились и вышли на обочину.

Птицы нас ничуть не испугались: разгуливали как ни в чем не бывало метрах в двух, выискивая в земле своими здоровенными клювами пищу, взлетали и вновь садились. Здесь, в своем грачином царстве, они были хозяевами.

Очень любопытно наблюдать за этими птицами. И забавно: вроде бы те же вороны (только что клювы иные — светлые), а куда более приветливые и приятные птицы, даже карканье совсем не противное.

Было зябко и сыро, но хотелось еще постоять и понаблюдать за грачами.

— Плохую весну они нам принесли, — улыбнулся попутчик. Когда сели в машину, словно продолжая, заметил: — А все-таки весна… Хоть мороз трещи, хоть снег и лед, а раз прилетели грачи — значит весна совсем рядом.

На чудака или заядлого натуралиста он не был похож, и я полюбопытствовал, откуда у него, занятого городского человека, эта причуда — встречать грачей.

— Да нет, не причуда, пожалуй, — попутчик усмехнулся, задумался. — Весной сорок четвертого года мы шли на запад, шли стремительно, не зная отдыха. Город за городом, деревню за деревней освобождали. Знаете, конечно, что такое война: тут не до лирики, не до кустиков-цветочков. Да я, честно говоря, и до войны был равнодушным, что ли, ко всяким там птичьим песням, считал, что природа на то и создана, чтобы служить человеку. Да-а… Наступаем мы, освобождаем деревни, и замечаю я любопытную вещь. Входим в село — пустота, тишина, обгорелые остовы домов, печные трубы торчат, деревья все израненные, поникшие. Располагаемся на отдых, а утром — что такое? — все деревья за домом в грачах, гвалт стоит, да какой радостный. В одной деревне эту картину наблюдаю, в третьей… Такое впечатление, что грачи следом за нами по пятам летят. Не один я замечаю это. А тут еще кто-то из местных жителей сказал, что при фашистах вроде бы грачи совсем не прилетали… Тут мы и вовсе прониклись к птицам уважением и любовью: как-никак свои, патриоты! Паек не бог весть какой, а каждый считал своим долгом угостить грачей.

Так мы и наступали вместе с ними, такая была у меня грачиная весна… С тех пор (может, действительно, чудачество!) каждую весну я встречаю этих птиц.

…В ветровое стекло бил мокрый снег, «дворники» едва успевали сметать его. Надвигались пасмурные сумерки, а по черным полям, словно в терпеливом ожидании, важно и степенно разгуливали грачи. И вспоминались слова попутчика: хоть мороз трещи, хоть снег и лед, а раз прилетели грачи — значит весна…

Как-то из родной деревни, где прошли детство и юность, я получил письмо. Среди низких поклонов, приветов, пожелания здоровья мне и моей семье, небогатых сельских новостей в нем были такие строки:

«А к бабушке Абаимихе, как летось и в третьем году, из леса опять пришли дикие козы. Три головы. Сейчас они вместе с овечками и поросенком живут в хлеву. Вся деревня ходит смотреть этих коз».

Два года назад ездил я в гости в село и был свидетелем того, как две косули, спасаясь от браконьеров и их разъяренных псов, шатаясь от усталости на израненных о наст точеных ногах, пришли искать спасенья в деревне. Бабушка Абаимова живет на самом краю села, и в тот день ворота ее двора были раскрыты настежь. Вот у ней и нашли спасение, приют и корм лесные красавцы.

Весеннее солнце с каждым днем пригревает все сильней и сильней. Все ему рады — и люди, и птицы, и звери. По улицам городов и сел бегут бурные ручьи, снег тает прямо на глазах. В полдень от цветочных клумб поднимается теплый пар.

В лес пришла весна.

Иная картина в эти солнечные теплые дни в лесу. Наметенные и спрессованные за долгую зиму сугробы снега хотя и тают, но медленно. Правда, снег стал тяжелым, сырым, ноздреватым. Под сугробами исподволь копится вода. Утром и вечером этот подтаявший снег схватывается морозцем. Образуется плотная и крепкая корка льда, которая зовется настом. Мартовский и апрельский наст выдерживает собаку, волка, лису, рысь, росомаху и даже человека без лыж. Но горе горькое в это время копытным — лосям, диким козам, кабанам, оленям. Острые кромки лунки, которые почти не отличаются от краев консервной банки, до кости рассекают кожу ног, провалившегося в сугробины зверя. У сохатого ноги длинные, кожа толстая, но и он наст переносит очень тяжело. Еще трудней приходится косулям и пятнистым оленям. Многие из них гибнут от бескормицы и от хищников. А браконьеры во время охоты на диких коз, порезавших ноги, даже ружья не берут — беспомощных животных добивают при помощи ножа. Вот поэтому загнанные животные из леса идут в поселки.

Дикие козы — самые безобидные травоядные наших лесов. Кроме того, им не откажешь в смелости, находчивости. Ну, а по красоте вряд ли косулю можно сравнить с каким-либо другим зверем.

У меня с дикими козами было немало различных встреч. На нашем дальнем сенокосе многие годы жило семейство косуль. Взрослые козы, правда, старались людям на глаза не попадаться. А вот один козленок нас не боялся. Он выходил на кошенину, подбегал к нашей лошади. Мы валяем стог, а он выйдет из чащи и смотрит, как мы работаем. Пробовал я его приручить, но не получилось. Осенью, когда мы с отцом вывозили сено, специально оставляли немного диким козам на подкормку.

Однажды в детстве косуля меня порядком напугала. Дело было летом. На берегу реки я выслеживал кротов. В одном месте берег был отвесным. И вот я услышал над собой хриплый лай — гавканье, похожее на собачье. Но я точно знал, что в эту пору собак в лес у нас в деревне никто с собой не берет. Да и людей здесь не могло быть — это я знал наверняка. «Разъяренный медведь или же голодная рысь», — мелькнуло в сознании. Я был ни жив ни мертв. А наверху продолжался этот непонятный хриплый лай. Да еще кто-то лапами рыл землю, до меня долетали комья, корни травы. Не знаю, что бы я стал делать дальше, только над обрывом вдруг показалось что-то желтое. Еще раз гавкнув, козел появился во всем своем великолепии — сухая, красивая голова, стройные тонкие ноги, черноватые, бугорчатые рога. Я зашевелился, и козел увидел меня. Ему пришлось пережить то же самое, что и мне минуту назад.