Джеральд Даррелл - Три билета до Эдвенчер

— Так ты… еще и ржешь! — негодующе проревел Боб. — Значит, так: или ты сейчас же уберешь эту мерзкую птицу, или у тебя еще одним «ценным экземпляром» станет меньше, помяни мое слово! Не возражаю, пусть ластится ко мне, когда мне больше нечем заняться. Но отвечать ему взаимностью и одновременно развешивать гамаки — это уже слишком!

Так Катберту пришлось изменить меру пресечения — взамен «подписки о невыезде» он был препровожден в общую комнату для животных. Но и этого мне показалось мало, и я привязал его за ногу к одной из клеток — пусть пищит сколько влезет, не поможет все равно!

Впрочем, к вечеру мы несколько смилостивились, и когда вышли на лестницу покурить и поболтать, Катберту было разрешено посидеть с нами. Айвен сообщил новость — ему удалось повидать неуловимого Кордаи. Оказывается, он ездил в Джорджтаун, но теперь, когда со всеми делами покончено, он зайдет за нами завтра на рассвете и сопроводит нас на озеро. По-видимому, Айвен полагал, что этот джентльмен на сей раз не обманет, но мне, говоря по совести, верилось с трудом.

Был теплый вечер. Воздух напоен мелодичным пением сверчков. Вдруг из соседнего куста раздалось несколько диссонирующих звуков, напоминавших отрыжку — это в общий хор вступила и тут же смолкла, должно быть засмущавшись, древесная лягушка. Но вот до наших ушей донеслось едва слышное влюбленное рыгание ее дружка, и она кротко ответила ему. Только мы завели разговор, не отправиться ли нам на поиски этих созданий, полагая, что в зоопарке-то их обучат светским манерам, как вдруг на дороге показались многочисленные мерцающие огни, двигавшиеся в нашу сторону. Поравнявшись с домом, толпа свернула с дороги и пересекла деревянный мостик — только слышно было, как шаркают по доскам босые ноги. Когда вошедшие обступили лестницу, я узнал среди них нескольких индейских охотников, с которыми разговаривал накануне вечером.

— Доброй ночи, хозяин, — хором воскликнули они. — Мы принесли тебе зверей!

Мы провели охотников в нашу крохотную жилую комнату. Тесно набившись, они тщательно закрыли все окна и двери. В их бронзовых лицах, освещаемых лампой-молнией, угадывалось стремление скорее показать нам свои трофеи. Кто-то самый нетерпеливый протиснулся вперед и жертвенным жестом положил на стол старый мешок из-под муки, полный извивающихся и копошащихся существ.

— Это ящерицы, хозяин, — радостно сказал охотник.

Я развязал мешок. Оттуда немедленно высунула голову амейва, да как меня за палец — цап! Мгновенно последовал такой взрыв всеобщего хохота, что хижина чуть было не рассыпалась в прах. Насилу запихнув милую тварь обратно в мешок, я передал его Бобу:

— На-ка, дружище, сосчитай ящериц! Ты ведь так любишь их, если не ошибаюсь.

Пока, мы с Айвеном торговались с владельцем, Боб, призвав в помощь одного из охотников, тщательно пересчитал ящериц. Правда, две из них предприняли попытку скрыться за частоколом бронзовых ног, но были благополучно пойманы.

Засим место в нашем «алтаре» заняла весьма ветхая корзина, в которой находилась пара черных как смоль змей примерно по четыре фута каждая. Концы их хвостов на протяжении последних шести дюймов были ярко-желтого цвета. Боб, на которого явно нахлынули воспоминания об анаконде, посматривал на них с опаской. Айвен заверил нас, что эти змеи, которых зовут здесь желтохвостиками, совершенно безобидны. Тем не менее, пересаживая змей из корзины в прочный мешок, мы не пренебрегли мерами предосторожности, и поняли, что были правы: змеи свирепо набрасывались на все, что попадалось им на глаза. Следом за желтохвостиками нашему вниманию предложили четырех крупных игуан — их лапы были скручены на спине самым болезненным и опасным для животного образом. Пришлось объяснять охотникам, что, может быть, это и самый удобный способ доставки игуан для продажи на рынке, но я не хочу, чтобы так же их доставляли мне. К счастью, ящерицы, по-видимому, серьезно не пострадали — возможно, потому, что пробыли связанными не столь уж, долго.

Но главный сюрприз вечера ждал нас впереди. Передо мной поставили большой деревянный ящик. Я заглянул сквозь планки, из которых была сбита крышка, и — о чудо! — ящик оказался полон крохотных прелестных обезьянок! Тонкие, грациозные создания, облаченные в зеленоватую шкурку — только большие уши были белыми да черные мордочки опушены желтым. Кучка этих милых мордашек, пытливо смотревших на меня светящимися янтарными глазами, удивительно напоминала мне клумбу с анютиными глазками. А сколь забавны у них головки — выпуклые, яйцеобразные и какие-то несуразно большие на крохотных тельцах. Обезьянки нервно сбились в стайку и издавали пронзительные, щебечущие крики.

— Вот это да! Что же это за обезьяны? — с восторгом спросил Боб.

— Обезьяны-белки, а как по-здешнему, не знаю.

— Сакивинки, хозяин! — хором ответили охотники.

Ей-богу, имя подходило им как нельзя лучше — оно звучало так похоже на их пронзительный крик! Я насчитал в ящике пять этих робких существ, и он был явно стишком тесен для них. Поэтому первое, что я сделал, расплатившись со всеми охотниками, — засел за работу и соорудил для них клетку попросторнее. Переселив обезьянок в новое жилище, я отнес клетку в комнату к прочим животным.

А что же Катберт, спросите вы? А Катберт тем временем наслаждался жизнью. Имея в распоряжении столько разноцветных ног, собравшихся в одной тесной комнате, он получил большие возможности для демонстрации своей любви к роду человеческому, чем и воспользовался как следует, повалявшись в ногах едва ли не у всех охотников. Сообразив, что все его собратья, живущие в дикой природе, уже давно спят, я водворил его в комнату для животных и затворил дверь. И то сказать, нынче за день мы намаялись, а назавтра предстоял большой поход. Так что самым правильным было немедленно завалиться спать.

Какое там! Как только мы потушили свет и хотели разбрестись по своим гамакам, как раздался ужасающий шум, перепугавший всех нас до смерти. Это был негодующий, протестующий голос Катберта, к которому присоединялось пронзительное верещание обезьянок. Я мигом зажег лампу и поспешил посмотреть, что стряслось.

Катберт с ужасно разозленным видом сидел на полу, рассерженно пища. Он явно хотел устроиться на клетке с обезьянками и вспорхнул было на самый верх, да, к несчастью, не заметил, что его хвост свесился перед прутьями решетки. Ну и, естественно, обезьянки, заинтригованные роскошным хвостом, который отчетливо виднелся в лунном освещении, захотели попробовать на ощупь, что же это такое. А надо сказать, что при всей кажущейся хрупкости сложения хватка у обезьянки мертвая. Почуяв, что его хватают за хвост, Катберт ракетой взмыл под потолок, оставив у обезьянок в лапах два больших пера из хвоста. Я утешил его как мог, переселил на новое место и на всякий случай привязал покрепче — не суйся больше к обезьянкам! Прошло немало времени, прежде чем те кончили обсуждать происшедшее своими щебечущими голосами, а Катберт перестал пищать и заснул. Впрочем, урок пошел впрок: с той поры Катберт неизменно держался от обезьянок на почтительном расстоянии.

На сей раз прав оказался Айвен. Мистер Кордаи сдержал слово: только ожил бледный свет зари, мы выступили в поход к таинственному озеру. На деревьях, окружавших нашу убогую хижину, мало-помалу пробуждались птицы и робкими голосами затягивали песнь во славу нового дня. Ко времени, когда солнце взошло, мы уже отшагали несколько миль по узкой, вьющейся тропинке, бежавшей среди зеленых рисовых полей и безмолвных оросительных каналов. В золоте новорожденной зари еще ярче и пестрее казался порхающий, щебечущий птичий калейдоскоп — от стайки голубых танагров, обитающих на маленьких низкорослых деревцах, окаймляющих поля. Гоняясь за насекомыми, они перепархивают с ветки на ветку и перекликаются тонкими пронзительными голосами. У этих птах ростом с воробья темно-синие крылья, а туловище покрыто оперением нежнейшего небесно-голубого цвета, какой только можно себе вообразить. На одном дереве я увидел трех голубых танагров в компании пяти болотных птиц — черных как смоль, с желтыми, как у одуванчика, головками.

Такая комбинация цветов этих двух различных видов птиц, кормившихся вместе, выглядит прямо-таки поразительной. Среди хрупких, зеленеющих всходов риса во множестве виднелись красногрудые трупиалы — похожие на дроздов птахи с удивительно яркой грудью. Взмывая ввысь при нашем появлении, они расцвечивали воздух, словно экзотические фейерверки. Но вот какая загадка птичьего мира не дает мне покоя — почему большинство здешних видов птиц имеют такую броскую окраску? Ведь, скажем, если вы увидите в Англии зеленого дятла где-нибудь на пригородной лужайке, он покажется вам яркой тропической птицей, а взгляните на него весной в дубовой роще, и вы удивитесь, как искусно сливается с листвой его яркое оперение. А посмотрите на разноцветного попугая — каким необыкновенным он кажется в клетке зоопарка, а подите-ка разглядите его в родном лесу! То же правило применимо к пернатым чуть ли не по всему свету, а вот в Гвиане большинство птиц словно и не подозревают о существовании такой формы защиты, как покровительственная окраска. Россыпи голубых танагров на фоне зеленой листвы выделяются так же, как Юнион-Джек[3] на фоне заснеженного поля; красногрудые трупиалы сияют вам яркими грудками, как крохотные светофоры, словно боятся, что вы их не заметите. Так и болотные птицы выделяются на зеленом фоне черно-желтыми силуэтами. Одного вида всех этих ярких птиц, суетливо кормящихся на фоне растительности, было бы достаточно, чтобы навлечь на них ястребов со всей округи. Я долго задумывался над столь беспечным поведением гвианских пернатых, но так и не нашел разгадки.