Виктор Савин - Юванко из Большого стойбища

Старик поставил кружку на разостланную на нарах газету, вышел за дверь, прислушался. А вернувшись, сказал:

— Гоняет. Где-то далеко, под горой. Нездешний, видать, заяц. Они, пришлые-то, при погоне завсегда удирают в родные места. В своем-то доме и смерть не так страшна.

Напившись чаю, Ларионыч стал одеваться. Перетянул кушаком фуфайку, напялил на голову треух и сказал, взявшись за ружье:

— Сходить, снять Куцего с гона. Мы-то прохлаждаемся тут, а он на посту, службу несет.

Я тоже оделся и пошел со стариком. Мне было не по себе. Ведь я виноват, что беляк не был взят с первого круга. Шли молча. Впереди Ларионыч. Я ступал ему в след. Лай гончака, доносившийся из-под горы, то затихал, то нарастал. Скоро поляны кончились. Пришлось пробираться лесом, кустарниками, обходить поваленные бурями сухие деревья-ежи. Преследуемый заяц забрался в самую урему и здесь как умел хитрил, петлял, делал скидки. А Куцый, временами сбитый с толку, замолкал, пока разбирался в следах, а потом снова трубил хрипло, с большими паузами: «Гав!.. Гав!.. Гав!»

Я пытался кричать, звать собаку.

— Пустое! — заметил Ларионыч. — Его этим не отзовешь. Взять надо зайца.

Легко сказать «взять»! Кругом лес, ночь, темнота, когда не только мушку, но и ружье с трудом разглядишь в руках.

Под горой, прислушавшись к гону, старик пошел наперерез Куцему, а когда тот был уже недалеко, вскинул ружье и выстрелил.

— Куцый, сюда! Вот он, вот! Готов.

И гончак поверил, прибежал на выстрел. Ткнулся туда, сюда, в поисках «убитого» зайца. Старик подошел к нему и взял на поводок. Так, обманом, Куцый был снят с гона. Вгорячах-то он еще нервничал, рвался вперед, горел азартом. А потом, когда пыл угас, вдруг упал и свернулся в клубок у ног хозяина.

— Из сил выбился, — сказал Ларионыч и попытался собаку подбодрить, поднять. Но тщетно. Куцый лежал и дрожал всем телом. Старик взял его на руки, большого, потного, густо пахнущего псиной, и понес к избушке.

Еду — хлеб, мясо — стариковский гончак даже не понюхал. Пошатываясь, точно пьяный, он залез под нары и там, в тепле, растянулся все равно что мертвый.

— Завтра твой Куцый не охотник будет, — сказал я Ларионычу, укладываясь спать. — Вагами его не подымешь.

— Подымется! — твердо сказал тот. — Только покажи ему ружье, так он начнет увиваться возле меня. Не было еще случая, чтобы пес отказался от охоты с хозяином. Хоть больной, хворый, а если увидит сборы в лес — все недуги с него как рукой снимет.

— Хороший пес! — позавидовал я. — Цены нет такой собаке. А вот кто-то пытался ее утопить.

— А я знаю кто. Первейший зайчатник был и первейший душегуб, чтобы ему на том свете ни дна ни покрышки. Себя только любил, для себя жил.

— Кто ж это такой?

— Служил у нас в конторе на заводе бухгалтер, Колосков по фамилии, старорежимной закалки. Ты его уже не застал. Так вот этот Колосков, заядлый охотник, привез откуда-то издалека пару гончих собак: самца и самку. Тогда это было в диковинку. Я и понятия не имел, что есть такие специальные собаки на зайца, на лису. Охотился с лайкой на глухаря, на белку, на куницу. Колосков-то, как привез собак, сразу с ними прославился тут на всю округу. Зайцев было много. Выйдет ненадолго в лес, спустит гончаков, а через два-три часа возвращается, весь увешанный зайцами. Ну, ему завидуют. Просят продать щенков. А он ни в какую. Всех породистых собачат уничтожает. Чтобы, значит, ни у кого больше в поселке не было гончаков.

— Смотри ты какой!

— Такой, такой был… Я, когда принес с пруда щенка-утопленника, даже не поинтересовался, какой он породы. Думал, обыкновенная дворняга из подворотни. Принес просто из жалости, на потеху внучонкам. Мол, пусть живет, радуется. Живое все-таки существо. Мальчишки в лес с ним ходили. Вижу, то зайчонка домой принесут, то еще какую-нибудь зверюшку. А один раз притащили лисенка. Говорят, собачонок поймал, лапой придавил. А лапы у пса здоровые, сильные, грудь широкая. Заинтересовал меня Куцый. Однажды взял его на охоту. Только стал подниматься в Еловую гору, слышу — он залаял, а маленько погодя гонит на меня зайца. Ну, я косого, понятно, не отпустил. На затравку собаке дал лапку. Он ее расхрумал, проглотил и облизнулся. Затем снова кинулся в лесную густерьму, начал шуровать. В тот день я принес четырех беляков. Вот так бесхвостый! Колосков-то прослышал, что у него соперник объявился, и приходит ко мне. Маленький, с брюшком, на носу на золотом зажиме стеклышки.

«Покажи своего охотничьего пса-зайчатника».

Я вывел к нему Куцего.

«На́, смотри. Жалко, что ли».

Заводской-то бухгалтер аж в лице переменился, и стеклышки с носа свалились, повисли на шнурке.

«Где взял собаку?» — спрашивает.

«На берегу пруда подобрал», — отвечаю.

«А не из воды достал?»

«Нет. Из бурьяна под ноги подкатился щенок».

Взвеличал меня Колосков по имени-отчеству и просит продать собаку. Сто рублей дает, потом двести, триста. До пятисот дошел, старыми деньгами. А я, как и он когда-то, ни в какую. Ушел мужик несолоно хлебавши.

Вскорости после этого у меня во дворе стали куры дохнуть. Найдет петух хлебный мякиш — и ну звать несушек: ко-ко-ко, айдате сюда. Подобрал я раз такой катышек, сунул в крысиную нору под пол, так через несколько дней у меня по избе пошел такой дух, будто от покойника. С тех пор стал держать Куцего в стайке, взаперти. А когда Колоскова не стало, его жена продала гончаков охотникам по тыще рублей за штуку. Теперь уж гончие собаки у нас не в диковину. Только таких, как мой Куцый, днем с огнем поискать. Помнит добро и служит хозяину на совесть. Трубой-то его, как твоего Фальстафа, с гону не своротишь.

Утром, как немножко рассвело, мы с Ларионычем вышли из избушки. Собаки наши не сразу кинулись в лес, направили носы против ветерка, понюхали воздух, поразмялись, а затем гуськом, впереди Фальстаф, трусцой побежали на выруба, на ночные заячьи жировки.

На этот раз день начался с удачи. Гончаки подхватили беляка в метлике. Он еще не успел убраться на лежку. На первом же круге он лежал у моих ног. К полудню мы уже добыли трех зверьков. Тут бы можно и закончить охоту, но Ларионыч рассудил так: надо взять еще одного зайца, а то как их делить? Предлагал я старику взять двух беляков, а мне, мол, хватит и одного. И на это он не согласился. У него правило: что добыто в лесу с товарищем — делить все поровну.

Сходили в избушку, пожевали хлеб, колбасу, согрелись чайком и снова послали собак рыскать по лесу. С обеда Куцый работал вяло, на гону взлаивал редко, словно ударял в большой надтреснутый колокол. Зато мой Фальстаф по-прежнему носился резво и звенел, будто забавлялся игрой в малые переговаривающиеся колокола. Затем Куцый стал отставать от моего гончака, а через некоторое время совсем замолк, затерялся где-то в дальних перелесках.