Новый Ной - Джеральд Даррелл

мой собственный, и один сразу слетел. Вообразите, каково мне было в темноте на глубине десяти футов, на одной ноге, окруженному семью-восемью разъяренными гадюками, — никогда в жизни я не испытывал такого страха! Я стоял, боясь пошевелиться, пока мои ассистенты вытащили лампу, долили ее, зажгли и снова спустили мне. Я тут же бросился отыскивать второй башмак.

Но вот наконец я обут и при лампе. Тут я совсем расхрабрился и приступил к ловле змей. По сравнению с тем, что уже пришлось пережить, это оказались сущие пустяки. Рогулькой я придавливал гадюку к земле, а затем хватал за шейку и бросал в специальный змеиный мешок. Правда, приходилось следить, чтобы, пока ловишь одну змею, другая не подползла сзади и не устроилась у тебя под башмаком. К счастью, обошлось без трагических происшествий, и за полчаса я наловил восемь габонских гадюк; решив, что хорошенького понемножку, я дал знак вытаскивать меня из ямы.

После этой истории я и пришел к выводу, что при ловле животных степень опасности прямо пропорциональна вашей глупости. Это, пожалуй, главный итог той памятной ночи.

Наш базовый лагерь походил на цирк, неведомым образом очутившийся в лесу. Это сходство еще усилилось, когда он начал заполняться животными. По одну сторону шатра шла череда клеток, в которых я держал всякую «мелочь» — мышей, мангустов и прочих.

В первой клетке жили два славных отпрыска рыжей речной свиньи, которых я назвал Пафф и Блоу. Более обаятельных малышей трудно себе представить. Взрослая речная (она же кистеухая) свинья — пожалуй, самая изящная и колоритная из своего не слишком грациозного семейства. У нее ярко-рыжая шкура, а вдоль спины и шеи — гривка из чисто белой шерсти. На кончиках длинных пятнистых ушей — такие же белые кисточки. Впрочем, Пафф и Блоу, как и все поросята, были полосатыми — сливочные полоски на шоколадном фоне. Когда они носились по загону, то походили на маленьких толстеньких ос.

Первым в лагере появился Пафф. В одно прекрасное утро к нам пришел местный охотник с плетеной корзиной на голове. В ней совсем крохотный поросенок. Вид у него был печальный, и я выяснил почему: вот уже два дня, с тех пор как его поймали, он ничего не ел; согласитесь, что в таком положении даже самая гордая свинья повесит пятачок. Охотник пытался кормить пленника бананами, но бедняга был еще слишком мал для такой пищи. Ему хотелось молочка, и чем больше, тем лучше. Расплатившись с охотником, я достал большую бутыль, наболтал в ней молока с сахаром и, взяв поросенка на колени, попытался покормить. Он был размером с пекинеса, с крошечными копытами и парой маленьких, но весьма острых клыков, которые я вскоре почувствовал у себя в боку.

Детеныш, естественно, никогда не видел бутылочки и отнесся к ней с большим подозрением. Когда я попытался всунуть ему соску, он решил, что я изобрел для него какую-то изощренную пытку. Он вопил, больно лягался копытцами и пытался ударить меня своими миниатюрными клыками. После равной борьбы, длившейся приблизительно пять минут, мы оба оказались так перепачканы молоком, будто нас в нем выкупали; но, как говорится, по клыкам текло, а в рот не попало.

Я снова наполнил бутылку и, крепко зажав свинтуса между коленями, одной рукой открыл ему пасть, а другой попытался влить в глотку немного молока. Поросенок так жутко визжал, что всякий раз, когда мне это удавалось, он тут же выплевывал молоко обратно. Наконец несколько капель все же просочилось внутрь, и судя по тому, что он перестал вырываться и вопить, он почувствовал его вкус. Более того, принялся облизываться и довольно похрюкивать. Я дал ему еще немного — он высосал молоко с жадностью, а потом так присосался, что оторвать его было невозможно; брюшко у него становилось все больше и больше. Наконец, когда в бутылке не осталось ни капли, он отпустил соску, издал долгий вздох удовлетворения и устроился спать прямо у меня на коленях, храпя так, будто гудел целый рой пчел.

Теперь за него можно было не беспокоиться, а несколько дней спустя он вовсе потерял страх перед людьми. Едва завидя, что я приближаюсь к загону, он принимался радостно хрюкать, подбегал к прутьям и переворачивался на спину, чтобы я почесал ему брюшко. Когда наступало обеденное время и в поле его зрения попадала желанная бутылка, он высовывал пятачок наружу и поднимал такой визг, будто его всю жизнь держали на голодном пайке.

Через две недели у Паффа появилась подружка по имени Блоу. Она тоже была поймана в лесу охотником-африканцем и тоже энергично протестовала против пленения. Охотник с добычей еще только направлялся ко мне, а я уже понял, кого он несет. Я посадил ее в соседнюю с Паффом клетку, поскольку боялся, что она, будучи крупнее Паффа, станет обижать его.

Пафф отреагировал на появление гостьи обычным истошным визгом. Она же, увидев себе подобного, наоборот, перестала вопить и подошла рассмотреть его поближе. Они радовались встрече, словно давно не видавшиеся брат и сестра. Я же, умиленный тем, как они тянут сквозь прутья пятачки, решил посадить их в одну клетку.

Давно бы так! Поросята бросились навстречу друг другу и взволнованно друг друга обнюхали. Громко захрюкав, Пафф ткнул Блоу пятачком в ребра. Та, хрюкнув в ответ, пустилась скакать по клетке. Какая веселая началась погоня! Пафф гонялся за Блоу по кругу; она то убегала от него, то бежала рядом, пока игра в догонялки не утомила обоих и они не завалились спать на банановые листья, храпя так, что дрожала вся клетка.

Вскоре Блоу научилась пить из бутылки не хуже Паффа, но поскольку она была старше, в ее меню включалось и кое-что посущественней. Каждый день, когда поросята выпивали свое молоко, я ставил в клетку поднос с мягкими фруктами и овощами, и Блоу все утро развлекалась тем, что мечтательно рылась в