Бернгард Гржимек - Среди животных Африки

Тем временем подтянулась вторая, более старая львица со всем «детским садом». Теперь пластиковый пришелец подвергается тщательному изучению. Его обнюхивают со всех сторон, потом львица осторожно хватает зубами его за хвост и тянет на себя. Искусственный лев снова падает. Молодые львы осторожно толкают его лапами, а один хватает его за ухо и волочит по траве. Оба взрослых самца держатся в некотором отдалении. В конце концов одна из львиных «дам» выпускает когти и теребит лапой злополучную игрушку. Как я потом устанавливаю, она прокалывает в ней четыре маленькие дырочки. Вырывающийся из них воздух пахнет не очень-то приятно: ведь мы накачивали туда выхлопной газ из машины. По мере того как соперник «испускает дух», львы теряют к нему интерес, и через 12 минут все семейство уже уходит. Рвать дальше пластик они не стали.

После обеда мы отгоняем несколько гиен от их добычи — остатков убитой зебры. Я отрезаю от нее хороший кусок мяса, заворачиваю его в бумагу и прячу в машину. Затем мы снова отправляемся на поиски львов.

На этот раз я обнаруживаю отдыхающую в одиночестве львицу. Я подъезжаю с подветренной стороны и кладу мясо так, чтобы запах его неминуемо донесся до ее носа, а надувного льва устанавливаю мордой к куску. О, как осторожно и с каким вожделением она подкрадывалась к счастливому обладателю своей добычи! Но посягнуть на чужое добро или присоединиться к трапезе незнакомого льва она решается не сразу. Львица подползает почти на животе, затем выжидает, опять подползает, опять ждет и наконец с величайшей осторожностью захватывает зубами кусок мяса и тянет к себе. В тот же миг появляются два самца, присутствия которых я даже не заметил. Оказывается, они наблюдали за всем происходящим. Самцы рысцой подбегают к львице и тоже присоединяются к пиршеству.

Итак, львы явно приняли мое надувное чучело за живого льва, потому что обращались с ним точно так же, как с живым сородичем. Может быть, зрительно он отдаленно и напоминал этих огромных хищных кошек, но что касается характерного «львиного» запаха, то его-то уж наверняка у пластикового льва не было и в помине. Правда, львы больше полагаются на зрение, чем на обоняние, однако они чуют запахи, безусловно, лучше, чем человек или человекообразная обезьяна.

А вот как поведут себя дикие животные, которые плохо видят, но зато прекрасно улавливают запахи?

Этот вопрос я уже 25 лет назад задавал домашним лошадям. Тогда мне, между прочим, удалось (правда, 2300 лет спустя) подтвердить мнение Александра Македонского об одной картине. Однажды в Эфесе он позировал на лошади для картины, которую писал с него знаменитый художник Апеллес. Но когда художник закончил работу, Александр остался недоволен тем, как был изображен его любимый конь Буцефал. Чтобы указать Апеллесу на его ошибки, он велел привести коня и поставить рядом с портретом. Как только Буцефал увидел свое изображение, он громко заржал. А Апеллес, улыбнувшись, сказал: «Твоя лошадь, о мой повелитель, кажется, больше понимает в искусстве, чем ты!»

И вот теперь мне удалось выяснить, что художник был не прав. Разумеется, я не мог непосредственно расспросить своих четвероногих «пациентов», так, как психологи своих двуногих, о том, как они относятся к той или иной картине. Я должен был заключить это из их поведения.

В мою бытность ветеринарным врачом мне удалось выяснить, как ведут себя лошади по отношению к другим незнакомым особям своего вида. Я проделал следующий опыт. По моему распоряжению в помещение попарно вводили 36 лошадей, не знавших друг друга. Выяснилось, что две незнакомые лошади идут друг другу навстречу, высоко подняв голову и насторожив уши, затем взаимно обнюхивают сначала ноздри, потом возле хвоста и другие части тела. Если обе они одновременно попали в новую обстановку, то после состоявшегося знакомства стараются держаться вместе.

После того как мне удалось это выяснить, я подверг более 100 лошадей новому эксперименту. Я подводил их по очереди к искусно изготовленному чучелу лошади, а затем показывал им различные картины, на которых были изображены лошади в натуральную величину. С чучелом лошади обращались точно так же, как со всяким живым сородичем: его приветствовали и становились рядом с ним. Когда я отгонял кнутом какую-нибудь из подопытных лошадей от кормушки, она охотно вымещала зло на безответном чучеле — галопом подбегала к нему, кусала и брыкала его, а иногда даже опрокидывала набок. Аналогично поступают и многие люди; когда их ругает начальство, они срывают свое дурное настроение на подчиненных или на своих домашних.

Лошади обнюхивали ноздри и хвост даже у примитивно нарисованного на оберточной бумаге сородича, а жеребцы пытались покрыть нарисованную кобылу, и их с трудом удавалось отогнать от нее. Нередко принимали за живых лошадей и их совершенно схематические изображения с ногами, напоминающими колонны. Художник Апеллес устыдился бы, увидев, какие примитивные рисунки (достойные разве кисти современных модернистов) принимались лошадьми за своих сородичей со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Результаты этих опытов были тем более неожиданны, что у лошадей ведь обоняние развито лучше, чем у нас: у них огромные ноздри с большой поверхностью слизистой. В отношении же зрения им до нас далеко, это мне тоже удалось выяснить опытным путем.

А вот что скажут слоны (у которых обоняние гораздо тоньше лошадиного, а зрение куда хуже) по поводу такого надувного искусственного «брата»?

Несколько недель назад я стал счастливым обладателем огромного надувного слона. Почти два года я бился над тем, чтобы уговорить какую-нибудь фирму, выпускающую резиновые изделия, изготовить для меня по специальному заказу надувных животных в натуральную величину. Но никто не соглашался. Недостатка в заказчиках такие фирмы не испытывали, товар их идет, и зарабатывают они хорошо. Кому хочется возиться с изготовлением таких необычных и огромных игрушек? Но я звонил и телеграфировал, куда только мог, и наконец на мой призыв откликнулась одна нюрнбергская фабрика резиновых и пластиковых изделий. И вот гигантская игрушка, сложенная в небольшой аккуратный сверток, словно джинн в бутылке, лежит в картонке на заднем сиденье моей машины.

Я еду к Яну Дугласу Гамильтону. Это молодой английский зоолог, который вот уже два года проводит исследования в самых отдаленных участках национального парка озера Маньяра в Танзании. Гамильтон изучает жизнь слонов. Он как-то рассказал мне, что стать натуралистом побудила его одна из моих книг, прочитанная им в ранней молодости. Это меня одновременно и обрадовало и опечалило: опечалило потому, что лишний раз напомнило, какой я уже старый, а обрадовало приятным сознанием, что мои проповеди, оказывается, ведутся не впустую: у меня есть уже последователи.