Зинаида Рихтер - В солнечной Абхазии и Хевсуретии

Проснувшись на следующее утро, я прежде всего с интересом оглядела окрестность. При дневном свете стены и башни Шатили были не менее величественны, чем ночью, при свете факелов. Над Шатили поднимаются горы главного Кавказского хребта, убеленные сединой снегов. Во все стороны лучами расходятся ущелья, с серебристыми, ужом извивающимися, горными речками. В центре села — часовня.

— Старики собрались и ждут тебя.

Я сижу на камне, а передо мною человек десять сребробородых стариков. На их ветхой, изношенной перанчи (рубахе) чуть заметны следы бисерных крестов, старинной вышивки, которая могла бы стать украшением любого музея. Вокруг нас кольцом сомкнулись шатильцы. Некоторые в полном боевом рыцарском облачении. Жалею, что со мною нет кинооператора.

Действительно, шатильцы знают о том, что делается на свете не больше, чем о луне. Самый старший из стариков задает мне такой вопрос:

— Кто теперь в России царь?

Внимательно выслушав меня и подумав, он задает мне другой вопрос:

— Разве у советского правительства нет врагов, что нас не призывают? Или советские вожди не знают, какие мы воины?

— Ты напиши в своих газетах и расскажи в Тифлисе, что мы тебе скажем. Мы живем в своих горах, как арестанты. Даже ночью не выпускаем винтовки. Наши женщины выплакали свои глаза. Мы ждем, чтобы правительство дало нам порядок, а не то уйдем на другую землю.

Шатильцы подтвердили все то, что я слышала уже от лейбайскарцев: дороги закрыты, мороз побил пшеницу, нет ни муки, ни соли, зимой — голодная смерть.

Все население Шатили вышло нас проводить. Когда я уже сидела на лошади, ко мне подошел статный шатилец и задал мне несколько довольно странных вопросов:

— Зачем ты к нам приезжала? Зачем спрашивала, сколько у нас земли? Англичане и французы, которые раньше приезжали к нам и пишут книги, не интересовались этим. Твое правительство хочет заставить нас платить налоги?

— Ты знаешь, кто это был, — сказал мне, Датико, когда мы отъехали, — самый главный их бандит Ликокели.

Шатильские старики поручились, что со мною и моими спутниками ничего не случится в их горах. Слово кавказцев верно…

В одном месте из кустов кизила, по ту сторону реки, вдруг показалось трое всадников — хевсуры с винтовками — и крикнули нам, чтобы мы остановились.

— Бандиты, — шепнул мне Датико. — По ту сторону реки никто, кроме бандитов, не ездит.

Миха Кераули спустился к ним, о чем-то поговорил, и мы поехали дальше. Миха Кераули так и не сказал нам, кто были эти всадники и зачем они нас остановили.

Вечером, когда уже стемнело, мы подъехали к сел. Чалай-Сопели. Возле «икон» собрался народ со всей окрестности для жертвоприношения. Нас остановили. Не совсем твердо стоявший на ногах хевсур поднес мне рог с черным пивом «люди».

— Выпей, сестра, не обидь нас.

Датико и Сулаберидзе пьют из своих войлочных панам, которые в необходимых случаях заменяют им ковш.

Женщинам присутствовать при жертвоприношении не полагается, но меня, как иностранку, приглашают в часовню. Часовня из камней, без окон, вдоль стен лавки, посреди очаг, в углу стол, уставленный всевозможными серебряными сосудами: сливочник, сахарница, кофейник, бокал и т. д. К краю сосудов прилеплены зажженные свечи. Напоминают елку. Тут же лежат лепешки на масле с начинкой из поджаренной тиуки. Хевис-бери (монах ущелья), встав лицом к востоку и простирая руки над зажженными свечами, говорит какую-то молитву, упоминая имена царей Вахтанга, Ираклия, св. Георгия. Хевсуры слушают молча, стоя друг перед другом и в известных местах молитвы разом поворачиваются к востоку и крестятся. Потом Хевис-бери раздает присутствующим серебряные сосуды с «люди», мне подают в старинной работы серебряной сахарнице. Все смотрят на меня. Я в большом смущении. Помню, что надо выпить, но что делать со свечей? — Тушить или нет?

Тушу и делаю погрешность против хевсурского этикета.

Остальные пьют, подпаливая себе носы огнем свечи. Все усаживаются вокруг очага, обносят пивом, аракой, лепешками, шашлыком из жертвенного барашка. Подходят новые гости, церемония начинается сначала — так до утра. Все село навеселе. Мои милиционеры тоже угостились через край. Все это меня вовсе не радует. Ссылаясь на усталость, прошу проводить на ночлег.

Ночь темнее, чем в арабской сказке. Впереди идет проводник-хевсур, сильно подвыпивший, за ним едут, едва держась в седле, Кераули и Датико, я — последняя. Днем до села, казалось, рукой подать, а ночью путь кажется бесконечно длинным. Спустились к реке, перешли брод, поднимаемся вверх. Ни зги не видно. Подъем крутой, недавно прошел дождь, лошади скользят. На верху горы из дома вышла хевсурка с масляным светильником. На миг осветились крутой склон, обрыв, плетень и зеленый табак. Но хевсурка, должно быть испугавшись русской речи, скрылась со своим светильником в дом; сразу стало еще темнее. Наши лошади испуганно шарахнулись в сторону. Хевсур, шедший впереди, упал, потянул за собою лошадь Датико, на них наскочила лошадь Кераули. Образовалась каша из людей и лошадей. Моя лошадь упала на колени, я ее удержала на поводах. Она вскочила, но сейчас же села на задние ноги, опять вскинулась со мной через какой-то плетень. Я успела высвободить из стремян ноги и падая старалась упасть подальше от того места, где слышался лошадиный храп, звон копыт, ругань хевсуров и Датико. Лежу в грядах табака. Цела. Снизу к нам бегут на помощь хевсуры, слышу отчаянный голос т. Сулаберидзе:

— Где русис кали? Где русис кали?

Осветив место происшествия, мы извлекли из-под лошадей хевсура-проводника, Миху и Датико. Все отделались одними ушибами.

Я проехала всю Хевсуретию до Шатали и вернулась обратно благополучно. Хевсуры произвели на меня самое лучшее впечатление. Своеобразно честный, мужественный и умный народ. Несомненно талантливый. Как они говорят, какие художественные образы!

Раньше хевсуры недоверчиво относились ко всяким «вторжениям» в их горы и «просвещению». Теперь они сами призывают советское правительство.

Я счастлива, что могла напомнить об этом забытом, но многообещающем народе.