Виктор Меркушев - Итальянские впечатления. Рим, Флоренция, Венеция

Я обратил внимание на то, что никто из моих спутников не слушает «синьорину Венецию». Это обстоятельство дало мне повод попросить поговорить её о городе на своём родном языке. Никто не был против, а молодая греческая пара, занятая исключительно друг другом, испустила восторженный клич, который побежал по руслу узкого канала и спрятался где-то в тесных карманах лиловых домов с осыпающейся штукатуркой. Полуулыбка синьорины превратилась в настоящую улыбку, и я обнаружил, что у неё не только красивое, но и даже симпатичное лицо. «Грациэ, грациэ», – сказала «синьорина Венеция», и я услышал чудную музыкальную речь, в которой почти не понимал ни единого слова, но только здесь и не нужны были никакие слова.

Так уж случилось, что о Венеции мне довелось прочесть значительно больше, нежели об иных итальянских городах. Нельзя сказать, что ей я отдавал какое-либо предпочтение перед Вероной или Миланом, Римом или Палермо.

Ведь до того, как увидеть эти города, все они представлялись не расположенными на карте мира, а созданными фантазией мечтателей, настолько их необычные имена и судьбы тревожили моё воображение и заставляли сознание рисовать причудливые пейзажи, диковинные и феерические, совершенно непохожие на те, которые приходилось видеть ранее. И каково же было моё изумление, когда я убедился, что почти не ошибся. А для Венеции такое, на первый взгляд, смелое предположение, оказалось, пожалуй, справедливым в полной мере.

Кто бы что не писал о Венеции, только во всех известных мне текстах я не мог не отметить одну характерную особенность – авторы очень неохотно использовали фактический материал, словно бы цифры, фамилии, события и исторические детали не имели к этому городу никакого отношения. Отчего так, я понял только тогда, когда сам оказался среди её островов, каналов и мостов. Просто Венеция имеет множество других измерений, и вот в этой, особой системе координат, её описание будет куда как более достоверным.

Я бродил по её улочкам и набережным, пересекал её тихие площади и миниатюрные мосты и меня не покидало ощущение, что это вовсе не город, а лишь моя фантазия, грёза, невероятная придумка, и я брожу по ней, путаясь среди своих мыслей и ещё ненаписанных картин. Дома, стены, цветные фонари и изваяния на крышах подчёркнуто демонстрировали свою инаковость, свою необычность и нередко были обращены к зрителю своей иррациональной, метафизической стороной. Я бы даже сказал, что увиденное почти невозможно пересказывать в знакомых эстетических и художественных терминах, и уж тем более мне не приходило в голову повторяться вслед за справочниками и путеводителями, что всё, что довелось увидеть в этом городе, поражало своей красотой и великолепием. Напротив, здесь многое открывалось во всей своей жутковатой бытийной сути, завораживающей и подчиняющей, заставляющей сосредотачиваться именно на ней. Я, разумеется, и раньше думал о подобных вещах. Изнанка вещей, их оборотная сторона всегда привлекала меня гораздо больше, нежели их фасадный, расхожий облик. Например, я хорошо знал, что маски воплощали собой души умерших, и в этом и был заключён их сакральный смысл, однако лишь здесь, где маски продаются на каждом шагу, я почувствовал это не только разумом, но и всем своим существом. Просто итальянцы и в этом проявили присущий им художественный дар, воплотив с пронзительной выразительностью в раскрашенных рельефах из папье-маше все оттенки чувств и запечатлев в них всю сложность и исключительность человеческой природы.

Венеция мало чем напоминает город в своём привычном смысле, здесь всё другое, и дома, и улицы, и транспорт, не говоря уже о том, что сокрыто внутри его жилищ и соборов, за позеленевшими дверьми, нередко полупогружёнными под воду и поросшими водорослями и ракушками. Городские сооружения, украшенные плющом и виноградом, цветами и декоративным кустарником, крытые красной черепицей или листовым металлом, раскрашенные светом неоновых ламп, в отличие от людей, не соблюдают никаких сроков венецианского карнавала и веками облечены в свой маскарадный флёр, многократно усиливающий их значимость и производимое впечатление.

Только кто же стал иным оттого, что надел на себя маскарадный костюм или назвался другим именем? Напротив, освобождаясь от своего рутинного «я», стеснённого обстоятельствами и грузом несбывшегося, человек обретает своё подлинное лицо, не зависящее от условностей повседневности и не отягощённое ничем. Любой карнавал – это праздник свободы, где «быть» и «казаться» – слова из одного смыслового ряда, где не нужно беспокоиться о дне завтрашнем и не нужно печалиться о дне вчерашнем. Где существует только всепоглощающее «сегодня», замкнутое на череду перевоплощений, предоставленное случаю, фантазии и стихии праздника. Карнавал не может иметь своим знаком землю, его извечный астральный знак – воздух, недаром же венецианский карнавал всегда начинается с «полёта ангела» над площадью Сан-Марко. Это своего рода символ карнавала, рожденный как мираж в зыбком морском воздухе, между землёю и небом.

Венеция – город, так же не привязанный к земле. Он выстроен на воде, на сваях и родственен лишь двум стихиям – морю и небу. Недаром же венецианские дожи совершали обряд обручения с морем, бросая кольцо у острова Лидо. Физически почувствовать, что город не имеет под собой почвы, можно оказавшись в больших помещениях, таких, как, например, во Дворце Дожей, где чувствуешь, как твои шаги приводят в движение полы здания, которые начинают раскачиваться, словно палуба корабля.

В Венеции всё живёт по своему венецианскому, карнавальному времени, когда нет ни прошлого, ни будущего, а стрелки часов передвигают две бронзовые фигурки на Цветочной башне, возвышающейся над главной городской площадью. У этих фигурок с молотками своя логика: они умеют останавливать время, передвигая стрелки лишь раз в пять минут, что даёт возможность прибывшим сюда продлить мгновение и надёжнее впитать в себя розовый свет венецианских фонарей, свежий морской воздух лагуны, почувствовать и оценить редкий по красоте архитектурный мотив центральной части города, безупречный с любого ракурса.

Оказавшись в Венеции, забудьте о логике и функциональности. Здесь всё сделано не «для», а «вопреки». Вопреки здравому смыслу возник этот город, вопреки ему же он существует и теперь.

Присмотритесь повнимательнее к его необычной архитектуре.

Готов поспорить, что очень скоро вы обнаружите такое, что заставит вас задать самому себе вопрос: «А зачем это?»

Допустим, вы увидите колонны, которые не несут никакой нагрузки и просто приставлены к зданиям, увидите колодцы, в которых никогда не было воды, обнаружите стены, независимые от построек, существующие сами по себе и возведённые неизвестно зачем. Впрочем, конечно, всё имеет более-менее прозаическое объяснение: это и подарки крестоносцев, вернувшихся в город с военными трофеями, это и свидетельства загадочных ритуалов венецианских купцов, и следы, оставленные морем, столь неравнодушным к творению человеческих рук. Но для нас, впервые увидевших этот город, всё это не имеет никакого значения. Мы зачарованы и удивлены. Мы смотрим по сторонам, и всё виденное навсегда оседает в нашей растревоженной памяти.