Виктор Меркушев - Итальянские впечатления. Рим, Флоренция, Венеция

Город выстроился передо мною разомкнутым полукругом, непосредственно по дуге обзора, так, что я мог видеть и дальние колокольни, и купола ближних базилик, и стены зданий, составляющие единое целое со своими водными отражениями, и висячие сады с цветущим плющом и виноградом, ниспадающим до самой воды. Состояние было такое, что впору было протереть глаза, чтобы убедиться, что это не сон. Вертикальная подсветка, пока едва заметная, лишала здания объёма, и вся городская панорама казалась вырезанной из тонированной бумаги, наклеенной на огромный оранжевый плафон. И эта, подсвеченная спереди и сзади, аппликация жила, как полноценная городская среда, только лишь в отражениях Большого канала, рассыпаясь в нём мелкой чешуйчатой рябью, наполненной внутренним непрекращающимся движением, или вновь собираясь в сказочные дома, соборы и дворцы, устремлённые в оранжевое гаснущее небо, перевёрнутое отражением вверх тормашками и оттого находящееся прямо у меня под ногами.

Оторваться от панорамы Венеции стоило мне усилия воли. Темнота, наступающая со стороны суши, выталкивала небесный свет в сторону Адриатики, а свет городских огней, напротив, разгорался ярче, пока, наконец, не превратил город в самый настоящий распустившийся фейерверк. Заказанный накануне отель горел голубыми и розовыми огнями неподалёку, и я, как зачарованный тронулся с места, так и не в состоянии смотреть себе под ноги.

Мой город часто называют Северной Венецией, не всегда понимая, что это не вполне удачное сравнение. Настоящая Венеция вовсе не похожа на Санкт-Петербург, я бы, пожалуй, сказал, что эти два города – антиподы. Нет города более материального, нежели Петербург. В нем всё весомо, надёжно и прочно. Его гранитные набережные похожи на бастионы, каналы и реки – сильны и полноводны, мосты, словно уверенные руки, крепко держат вас и ни за что не позволят упасть. В Петербурге столько всего рационального и понятного, что он, несмотря на всю свою изысканную красоту, удивительно прост и предсказуем. Совсем иное Венеция. Её набережные почти нигде не имеют парапетов, только лестницы, зачем-то уходящие в воду, её каналы похожи на кружевную паутину, сотканную морем, поверить в рукотворность которых – невозможно. Её мосты принадлежат чему угодно, но только не суше, а лабиринты улиц ещё более запутаны и переплетены, нежели ходы и тоннели в пещере мифического Минотавра. Сложно представить более фантастический и иррациональный город, нежели Венеция, чем-то отдалённо напоминающий воплощённую заумь с восхитительных листов «Каприччи» непобедимого романтика Джованни-Баттисты.

Слава Богу, что заказанный отель не нужно было искать. В Венеции найти какой-нибудь адрес проблематично даже днём, и уж совершенно невозможно – ночью. Отель ещё издали показывал мне свой характерный и узнаваемый профиль, запечатлённый в туристической памятке, а вблизи оказался трехэтажным палаццо эпохи Возрождения, все стены которого были украшены потускневшими фресками и мозаиками, с весьма значительными утратами. Впрочем, я заметил это не сразу, отсутствующие ячейки были обнаружены лишь при внимательном изучении, настолько убедительно матовые пятна серой мастики вписались в окружение мутноватой смальты, совершенно почерневшей по краям. Лестницы и залы отеля дрожали переливающимся венецианским стеклом, и это мерцание повсеместно поддерживали золотые рамы и зеркала, в превеликом множестве наполняющие всё внутреннее пространство. Бронзовая винтовая лестница вела меня на второй этаж по крутым узорным ступеням, накрытым жёлтыми ковровыми дорожками, мимо подсвеченных ярких оконных витражей и прекрасных росписей стен, изображавших не то мадонн, не то сказочных принцесс с венецианского карнавала. В руках моих был тяжёлый ключ, с брелоком в виде латунного крылатого льва и куча различных карт Венеции, которые мне любезно предоставил дежурный портье. Здесь, в Венеции, даже портье разговаривали на английском.

Окна моего номера выходили непосредственно на Гранд-канал. Между окон имелась очень высокая полуовальная дверь, за которой чернели чугунные перила балкона и низкая стрельчатая арка, закрывающая небо и верхние этажи зданий, находящиеся на другой стороне канала. Комната также была уставлена зеркалами и картинами в золотых рамах, а мебель была такой, что я сначала даже не знал, куда мне поставить свой чемодан. Белые, причудливо изогнутые, столы и тумбочки, этажерки и стулья, очевидно, принадлежали эпохе Рококо, и к ним страшно было приближаться. Они блестели своей матовой позолотой и шёлком сидений, насмешливо призывая меня располагаться и быть, как дома. Человеческим был только платяной шкаф, представляющий весьма значительный объём, со всех сторон крытый раздвигающимися зеркалами. Сюда я и поставил все свои вещи, твёрдо решив не прикасаться вообще к остальным предметам.

Комната в плане была вытянутой, длинной, в её конце имелась ещё одна лестница, выходящая во внутренний дворик, в котором был оборудован настоящий висячий сад, с цветущим центральным газоном, пальмами и драценами по всему периметру, посаженными в большие мохнатые бочки.

Оттуда открывался ещё более изумительный вид, чем с моего балкона, ибо обзору тут ничего не мешало, и я без проблем мог наблюдать плывущие гондолы и катера, снующие туда-сюда вапоретто и моторные лодки. Я стал прямо у края этого небольшого садика, и мной вновь овладело оцепенение, случившееся со мной на привокзальном мосту. Я был похож, наверное, на то каменное изваяние крылатого льва, которое уже полтысячелетия смотрело на Гранд-канал с крыши этого дворца и никак не могло наглядеться на чарующую красоту фантастического города. В реальность происходящего со мной сложно было поверить. Эти странные цветы на газоне, ярко-красные, на высоких, чуть зеленоватых стеблях, приземистые густые пальмы, зажатые между городских стен и никогда не знавшие твёрдой надёжной почвы, лодки и суда, плывущие то

ли по воде, то ли по воздуху – всё это было похоже на сон или цветной мираж, который никак не желал рассеиваться. И ещё одна странность никак не давала мне покоя: отель имел двадцать номеров, но, похоже, сегодня я был здесь единственным постояльцем – мне так и не довелось увидеть ни единого человека, кого я мог бы считать своим соседом. Было даже как-то странно идти к себе в номер и ложиться спать, поскольку если это не был уже начавшийся сон, так что же?

В венецианских музеях есть немало живописных работ с аллегорическим изображением города. Венеция там предстаёт в виде круглолицей светловолосой девушки, с чуть заметной полуулыбкой на кончиках губ и внимательным взглядом, направленным на зрителя, независимо от того, где бы он ни находился. Это обстоятельство особенно удивляет непосвящённых, хотя здесь нет ничего загадочного: художнику для этого довольно всего лишь по центру поместить зрачки у модели.