Свен Андерс Хедин - В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах

В общем, архитектура оригинальная и фантастическая, выражающая особенности вкусов тибетцев. Но сына Запада, привыкшего к гармонии форм, она скоро утомляет. Она не производит на него того умиротворяющего отрадного впечатления, какое он выносит, созерцая западные храмы. Здесь взор бежит с одного фронтона, с одного пестрого завитка на другой, и куда ни взгляни — тот же хаос скульптурных украшений и красок, где синий, зеленый и лиловый цвета мирно уживаются рядом. В глазах рябит!

Внушительное впечатление, производимое самыми кумирнями, ослабляется неприятным чувством, которого я никогда не испытывал в магометанских мечетях. Неприятное чувство это возбуждает вид грязных лам, которые день-деньской сидят себе между колоннами, перебирая четки. Стоило же мне приняться за какой-нибудь набросок, они ползли ко мне из всех углов и щелей, как тараканы, и обступали меня со всех сторон. Большинство из них подростки 10–15 лет, которые готовятся при монастыре к сану лам.

В одном из помещений звонко раздавалась обычная молитва, нараспев повторяемая толпой мальчиков. Выходило довольно красиво. Но славно было вновь очутиться на свежем воздухе. В картине этой все-таки немало общего с картиной монастырской жизни в Европе.

На холмах вокруг и выше храмов амфитеатром раскинулись дома. Ряды белых стен казались из Ло-сэра длинными простынями, развешанными для просушки. Величиной Гумбум превосходит и Донкыр, и Ло-сэр; особенный наплыв народа бывает здесь в храмовые праздники, когда сюда стекаются богомольцы из Тибета, Цайдама, Куку-нора и Монголии.

21 и 22 ноября мы провели в Ло-сэре, и я еще два раза посетил Гумбум, чтобы срисовать некоторые виды. Услыхав, что я покупаю храмовые флаги и «бурханов», ламы стали являться ко мне в сумерки с этими предметами, и я приобрел несколько не особенно дорогих. Кроме того, я купил разные жертвенные сосуды из меди, несколько серебряных футляров и один «дамару», или молитвенный барабан, сделанный из двух черепов.

23 ноября мы запаковали наш багаж, что взяло порядочно времени, и могли выступить в Синин лишь около полудня. Путь почти весь день вел между округленными, пыльными, красноватыми холмами; дорога углубилась между ними и напоминала коридор; впереди и позади себя можно было видеть свободное пространство, но с боков ландшафт был закрыт.

Большей частью ложбина эта была так узка, что двум арбам не разъехаться. Там и сям ее пересекали ручьи, и вода, естественно, сбегала по ложбине, как по желобу. Верблюды скользили и спотыкались, идя по этому месиву. После солнечного заката, когда вода подмерзла, стало еще хуже.

Мы ехали по долине час за часом, минуя по пути встречные караваны, селения и ручьи. Наконец наступили сумерки и затем тьма. Да, полная тьма, хоть глаз выколи. Пренеприятно было ехать, не видя ни зги. Наконец проводник наш остановился перед стеной с гигантскими воротами; это был въезд в Синин-фу.

Мы принялись стучать в ворота ручками хлыстов и окликать сторожа, который расхаживал по стене, колотя в барабан. Ворота запирают рано из боязни дунган, и раз они закрылись, в город уже не попадешь. Я растолковал сторожу, что если он поспешит в ямен к дао-таю и добьется для путешественника-европейца дозволения войти в город, то получит хорошее вознаграждение. Сторож послал гонца, а мы остались ждать во мраке у ворот. Через полтора часа посланный вернулся с заявлением, что ворота нам откроют — утром. Не оставалось ничего другого, как отправиться в ближайшее селение, где мы после больших хлопот и попали под крышу. Едва успел я на другое утро одеться, как ко мне явились гости, двое англичан, мистер Ридлэй и мистер Гунтер. Они принадлежали к Внутренней Китайской миссии и носили китайскую одежду и косы, так что лишь черты лица выдавали их европейскую расу. Мистер Ридлэй пригласил меня в свой дом, и я до 30 ноября пользовался гостеприимством его и его любезной супруги и всеми удобствами европейского комфорта. Мне сначала даже как-то неловко было очутиться в настоящей постели с тюфяками и простынями, сидеть за столом на настоящем стуле и есть по-цивилизованному, употребляя нож и вилку. Я ведь привык совершать свои трапезы, полулежа, перед миской с рисом, поставленной прямо на землю.

Мистер Ридлэй со своими помощниками Гунтером и Галлем занимали китайский дом с большим четырехугольным двором, обставленный очень уютно и комфортабельно. Миссионеры успели снискать себе горячее расположение населения во время дунганского восстания, когда они обнаружили столько энергии и самопожертвования, ухаживая в устроенном ими же госпитале за ранеными солдатами. Без сомнения, такая деятельность и сослужила службу распространению христианства среди китайцев. В воскресенье утром я слышал из своей комнаты псалмы, распеваемые в унисон, под аккомпанемент органа, целой толпой китайцев.

Но я обязан чете Ридлэй глубокой благодарностью не только за их сердечное гостеприимство, а и за многие другие важные, оказанные ими мне услуги. Синин-фу явился важным пунктом на длинной красной линии, протянувшейся по Центральной Азии.

Здесь надо было совершенно реорганизовать наш караван согласно местным условиям. Здесь же мне предстояло проститься с моими верными слугами из Восточного Туркестана, которые отсюда должны были вернуться к своим далеким очагам по большому пути через Гань-чжоу, Су-чжоу, Хами и Курлю. Я побывал у дао-тая и добыл для них внушительный паспорт огромных размеров. Получить его было нетрудно, так как они все почти были китайскими подданными. Призвав затем туркестанцев к себе в комнату, я свел счеты и, когда выяснилось, сколько каждому приходилось получить, дал вдвое к их общему удовольствию. Они вполне это заслужили; без них мне бы пришлось туго. Кроме того, я отдал им всех монгольских лошадей, кроме двух верховых, нужных для нас с Исламом, а также обеспечил им на весь путь продовольствие, частью натурой, частью деньгами.

Парпи-бая, который уже однажды совершил этот путь, они сделали своим караван-баши, и я дал ему револьвер с боевыми припасами. Все они были очень довольны и благодарны, и мы расстались добрыми друзьями. Надеюсь, что они достигли своей родины так же благополучно, как и я.

После такой чувствительной убыли в моей кассе мистер Ридлэй сосчитал и взвесил оставшийся у меня запас серебра. Оказалось 770 лан, которых вполне должно было хватить до Пекина. Почтовые курьеры проезжают этот путь в 28 дней, а нам предстояло пробыть в пути три месяца.