Василий Ян - Афганские привидения

Абдалхи стал опять кричать, что это или следы душ кяфиров, или следы тех несчастных путников, что вошли внутрь и были там загублены злыми духами. Хива-Клыч ткнул проводника в плечо шашкой, и тогда Абдалхи уже почувствовал, что с ним не шутят.

— Мы тебе свяжем руки и ноги, если ты не будешь слушаться. А если вздумаешь убежать, так мы нагоним и пристрелим.

Щель между скалами, узкая вначале, дальше все расширялась. Тропа подымалась наверх через груды камней и обломков скал. Наш караван растянулся гуськом, и кони и верблюды, привыкшие ко всяким переходам, осторожно ступая между острых камней, медленно пробирались в гору.

Я с американцем ехали впереди дозорными. Когда мы поднялись на перевал, сразу стало ясно, что Хэнтингтон прав: тропа стала спускаться внутрь широкого кратера, окруженного мрачными черными стенами, точно внутрь громадной чаши, созданной прихотью природы.

Долина кратера была в некоторых местах завалена большими обломками скал, в середине образовалась естественная гладкая площадь, на которой виднелись небольшой каменный склеп и несколько могил обыкновенного мусульманского типа — из груды мелких камней с плитой посередине.

Американец находил, что ему как геологу очень интересно здесь остановиться, так как кратер представляет важность «с научной точки зрения».

Когда мы спустились внутрь кратера, кое-где видна была зола костров, уже размытых дождем, и следы стоянки верблюдов ночевавшего здесь каравана.

Где-то должна была быть, несомненно, вода, так как караваны обыкновенно останавливаются возле колодца.

Джигиты сейчас же разбрелись во все стороны отыскивать воду и вспугнули двух шакалов, заметавшихся по кратеру.

Действительно, нашелся колодец, выложенный камнем, и вода оказалась достаточно хороша, чтобы от нее не отворачивались голодные верблюды и можно было заварить крепкий чай.

Мы расседлали лошадей, развьючили верблюдов возле колодца и расположились по-товарищески кругом костра; проводник Абдалхи был, конечно, тоже среди нас на равных началах.

С джигитами я переговорил, что нужно будет принять меры охраны на ночь, быть очень осторожными, отправить одного часовым на тропу, по которой мы приехали.

Хива-Клыч подошел ко мне и сказал:

— Когда все подымались по дороге вверх, этот шайтан Абдалхи оторвал кусок чалмы, разостлал на дороге и на обрывок положил несколько камешков, как русский крест… Я спросил Абдалхи: зачем он это делает? А он говорит, что кяфиры боятся креста, а кусок чалмы он дает в подарок, чтобы духи на него не сердились… Я только думаю, что этот шайтан врет, и ему на всякий случай «маклач» давал.

Мы стали совещаться с Хэнтингтоном, вспомнили все случаи, показавшие проницательность Шерлока Холмса, и пришли к одному заключению, что этот сигнал — условный знак, какой Абдалхи показывает кому-то другому. Что, вероятно, кто-то должен приехать этой ночью к скалам, а наш приезд совершенно им нежелателен, и что мы приехали сюда раньше, а этим условным крестом Абдалхи хочет предостеречь своего сообщника, одного или многих.

Нужно было принять контрмеры, так как, конечно, не могут быть добрые намерения у этого притворяющегося дурачком афганца, заведшего нас совершенно в другую сторону.

Наш ужин был скуден: туркмены спекли в золе костра три круглые лепешки из муки, и мы с удовольствием ели это теплое крутое тесто, запивая зеленым чаем.

Ужин лошадей и верблюдов тоже был скуден.

Недолго мы сидели у костра; поочередно все заворачивались в бурки и ватные халаты и ложились вокруг костра, где тлели саксауловые головни.

Условившись с Хэнтингтоном, что он будет сторожить возле костра, я взял винтовку и обошел нашу стоянку.

Верблюды, лежа на животе и подобрав под себя ноги, пережевывали ячмень, изредка подымая свои длинные шеи и поглядывая кругом задумчивыми грустными глазами. Кони жадно ели сухую, жесткую траву. Одна лошадь, очень усталая, лежала на боку, вытянув ноги, и ничего не ела.

«Туркмены говорят, что хороший конь, как бы ни устал, на землю не ложится, — подумал я. — Вернется ли этот жеребец обратно в Туркестан?»

Кругом на скалах было тихо. Луна обливала серебристым светом громадные каменные глыбы, теснившиеся угрюмой толпой вокруг площади, где белела могила святого и дремал наш караван. Никакой опасности как будто не предвиделось.

Я поднялся по тропинке, вьющейся между скал, обратно на вершину и за перевалом действительно нашел таинственный знак Абдалхи. Прямо на тропинке, залитой лунным светом, ярко белел обрывок чалмы, на нем крестом было положено тринадцать камешков.

«Если бы кто-то шел по тропинке, — подумал я, — он не мог бы не заметить этого сигнала».

Место это было удобно для наблюдения: с перевала видны были и пустыня на десятки верст кругом, и внутренность кратера, где мигал красноватый огонек костра. Среди больших камней легко было спрятаться, и я, отойдя несколько шагов от тропинки, завернулся в бурку и удобно притаился в тени высоких обломков скалы.

Пустыня сперва казалась безмолвной. Передо мной была бесконечная даль равнины. На горизонте с афганской стороны в одном месте на северо-востоке подымались белые острые горные вершины, точно тонкие зубцы сказочного замка.

Равнина, залитая ровным лунным светом, видна была ясно, и только даль, казалось, таяла в серебристом тумане.

В безмолвии угрюмых скал я слышал ровное биение сердца.

«Вероятно, чуткий слух зверя чуял мои шаги по камням, — подумал я, — и все ночные шатуны притаились».

Я всматривался в даль, на север, где за бесчисленными горами и ущельями, пройденными нами, распростирались сперва роскошный теплый Туркестан, а далее загадочная холодная Россия, «где я любил, где я страдал», и мысленно «я видел зал, сияющий огнями», мне слышалась увлекательная музыка бального оркестра, мне казалось, дети танцуют вокруг елки… но мои мечты вдруг прервал тонкий протяжный вой.

Какой-то низкий сильный голос, точно морская сирена, поднялся очень высоко, несколько раз взвизгнул и замолк.

И вдали, в пустыне, и невдалеке, в скалах, вдруг множество таких же таинственных голосов стали повторять этот ужасный вой и взвизгивания, и вокруг все, казалось, было полно невидимыми злыми духами, издававшими эти странные вопли-стоны о душах убитых здесь кяфиров…

«Шакалы, — подумал я. — Однако их, черт возьми, очень уж много! Это несколько сотен. Если наткнуться на стаю, то от меня только один стальной ствол берданки останется!..»

Шакалы завывали несколько минут, потом сразу, точно по команде, смолкли, и опять воцарилось странное, таинственное безмолвие пустыни.