Александр Дьячков-Тарасов - Тимур на Кавказе

Чезаре позвал своего нового слугу, заменившего Антонио, приказал ему накрыть стол для обеда на палубе в тени наших огромных парусов. Повару были заказаны лакомые блюда. На белой скатерти в хрустальных венецианских графинах мерно колыхалось красное абазгийское вино, и его аромат смешивался с запахом лука, укропа и маринованной рыбы. К обеду был приглашён и старик-капитан. Я ушёл на конец кормы. Пецонда становилась всё меньше и меньше, но горы подымались всё выше и выше. Показались линии снеговых пиков над голубыми хребтами. Из-за них стала подыматься могучая белая седловина Стробилос-монс, и через час эта «Скала Прометея» высилась над всем Кавказом во всём своём величии. Она видела и северные ущелья, и степи, она видела и наше судёнышко. Она видела и несметные полчища азийцев и пылающие города. Она видит теперь знойную Колхиду и печальную красавицу рабыню, гордую дочь Кавказа, плачущую на корме военного корабля города купцов и работорговцев. Прощай, Кавказ! Прощай, могучий Стробилос-монс!

— Франческо! Обед на столе! — весело крикнул мне снизу Дориа. За столом сидело шесть человек. Я забыл упомянуть, что с нами возвращался в Трапезонд грек, которого мы захватили с собой из этого города: его прибаутки и остроты веселили Дориа, и он охотно принял его на корабль. Закуски и обед были вкусны. Вино развязало всем языки. Грек Феодосий рассказывал такие анекдоты, что силач Сфорца от смеха грохотал, как бочка, катящаяся с горы, а затем долго кашлял, и лицо его наливалось кровью. Джовани достал гитару и спел неаполитанскую песенку а затем венецианскую о «старом доже и догарессе молодой». Вдруг Чезаре хлопнул ладонью по столу и сказал: «Раздевайтесь! Поставим комедию Фиолентп: «Пир Нептуна». Помнишь, Феодосий?»

— Помню. Ха-ха-ха!

— Я буду Нептун. Давай банник этот, вместо трезубца. Ты — Вакх. Нацепляй на голову эти кисти винограда. Ты, Бенвенуто, — Тритон. Раздевайся. Залезай в эту бочку с водой и дуй, вместо раковины, в этот рупор. Ты, Франческо, и капитан, — морские кони. А ты, Джовани. Нереидой будешь. Пиши свою песенку за мачтой. Знаешь её:

Я встретилась в море

с моим купидончиком!..

Грек вдруг перестал раздеваться и захохотал своим хриплым пьяным смехом.

— Чезаре, а разве ты развёлся с женой?

— С какой женой?

— Да с Амфитритой. Ведь у Нептуна же была жена! — Чезаре вскочил. — Есть Амфитрита! Сейчас! — крикнул он и полупьяный, пошатываясь, двинулся в каюты.

На проре было тихо. Кучка матросов у фок-мачты смотрела в нашу сторону. Чезаре скрылся в коридоре. И тотчас же там раздался пронзительный женский крик. Послышалась возня, и через несколько мгновений мы увидели спину Чезаре. Он тащил за обе руки Мариам. Та упиралась и кричала. Ворот её рубахи был расстегнут, разорвавшийся рукав чёрного горского камзола свисал с обнажённого плеча.

— Проклятая девка! Дикарка! — рычал Чезаре. — Разве аула своего, грязного, глиняного она не забудет через неделю во дворце моего отца, в роскошных покоях моих сестёр?! А теперь… — он сильно дёрнул её к столу… — Садись, ешь и пей!..

Девушка упала на скамью у стола и застыла.

Вдруг чей-то сильный голос на проре запел строго запрещённую в Генуе плебейскую песенку:

Хор с силой подхватил:

— Замолчать, бестии! — закричал в бешенстве Чезаре. — Закую в цепи! Капитан! Узнать запевалу и заковать его!

Голос ещё громче продолжал:

Хор грянул:

— Замолчать! — заревел, как медведь, великан Бенвенуто Сфорца. На палубе сразу стало тихо-тихо.

Воспользовавшись минутой, когда все повернулись к столу спиной. Мариам, как белка, вскочила на скамью, с неё — на борт. Пронзительный призывный крик; «Атэ!»[121], как молния, рассёк тишину, и, схватившись за голову, горянка рухнула в воду… Несколько мгновений, и за кормой в прозрачной волне блеснул её затылок и тотчас же погрузился навсегда.

Капитан остановил каракку. Спустил лодку. Мы не нашли несчастной девушки и повернули к кораблю, лёгшему в дрейф. Море было так прекрасно в своей вечной красе, а прекрасная горянка, только что вошедшая в жизнь, уже ушла из неё, гонимая людьми. Над лодкой, сверкая белыми крыльями, пронеслась с плачущим криком чайка; вот она повернула назад и стала виться над каким-то предметом. Наша лодка направилась туда. Это была красивая с деревянной подошвой туфелька. Я взял её с собой на память о погибшей дочери Кавказа…

Лодку подняли. Судну дали ход. Чезаре бесновался; кому-то на проре грозил кулаком; опрокинул графин, и красное, как кровь, вино залило скатерть. Капитан и я стояли у борта.

На проре кучкой стояли матросы и мрачно смотрели на Чезаре. Наконец, он скрылся в каюте, капитан облегчённо вздохнул и направился к рулевому, Вдруг знакомый голос Лауренцио звонко запел:

Толпа с яростью рявкнула:

Как барс из клетки, выскочил из каюты Чезаре с друзьями и с искажённым от злобы лицом крикнул:

— В кандалы Лауренцио! Капитан, в кандалы бестию!

Я, насторожился. На корабле сразу стало тихо-тихо. Вдруг зловещий лёгкий свист пронзил вечерний воздух, и в грудь Чезаре впилась громадная арбалетная стрела. Он охнул и упал на ковёр; несколько судорожных движений, и тело его вытянулось и замерло.

Друзья его бросились в каюты. Капитан остался на месте. Я двинулся к проре. Там вокруг Лауренцио, державшего в руке опущенный арбалет, шумела толпа. Боцман бросился мне навстречу.

— Спаси меня, Франческо: бунт! Меня убьют.

Боцман был тяжёл на руку.

Я прошёл мимо него прямо в толпу, к Лауренцио, отвёл его в сторону и спросил:

— Что затеяли?

— Ты знаешь, что Дориа хотел по приезде в Геную десятка два матросов — по списку консула — отдать под суд. В Пецонде он на нас ещё больше обозлился. Грек Феодосий посоветовал ему арестовать нас в Трапезонде с помощью греческих властей и на «Сперанцу» набрать новый экипаж. Дориа согласился. Это всё подслушал его новый слуга Джузеппе и передал мне. Ты теперь понимаешь, что иначе поступить было нельзя: мы решили освободить судно от лишнего груза.