Юрий Долетов - Страна «гирин герен»

Перед площадью мы разомкнулись и, притаившись за пальмами, стали ждать сигнала вождя к атаке.

Пришельцы вели себя нагло. Многие столы в продольных рядах были опрокинуты, скамейки повалены. Несколько дикарей, видимо с музыкальными наклонностями, по-прежнему выбивали на тамтамах оглушительную дробь без всякого намека на ритм или слаженность. Под эту какофонию другие страшилища исполняли какой-то немыслимый танец: волчком крутились на месте, кувыркались через голову, скакали на четвереньках.

Бесновались, однако, не все. За неповаленными столами пировали заядлые обжоры, подъедая уцелевшие фуфу, акара, ямс. Стоило кому-либо съесть лепешку или фуфу, как тут же к нему подскакивал другой чревоугодник и бесцеремонно заглядывал в рот. Мне даже слышалось, как он спрашивал: «Что ты ел? Вкусно?» А затем безбоязненно набрасывался на это же блюдо.

Дикари пока что не добрались до того места, где недавно восседали вождь, его семейство, деревенская знать и гости. Там под столом закопошилась маленькая фигурка в белом, и на скамейку выбрался сынишка Ндогу Оджимбе с акарой в правой руке. Малыш, наверное, обронил лепешку и лазил ее доставать.

Об Оджимбе-младшем в спешке забыли. Но ему, по детской наивности, все было нипочем. Он раскачивался на скамейке и без всякой боязни смотрел на страшных пришельцев. Едва малыш поднес ко рту акару, как от ближнего стола к нему подскочил лохматый дикарь с явным намерением отнять ее. Оджимбе-младший не растерялся: мгновенно выхватил из кастрюли с эгуси поварешку и со всей силы, на какую был способен, треснул наглеца по лбу.

У вождя вырвался стон: сейчас дикарь-громила сотрет его любимое чадо в порошок. Но тот неожиданно сник и трусливо отбежал от маленького смельчака. Издав воинственный клич, Ндогу Оджимбе поднял над головой палку, как саблю, и ринулся на площадь. Соплеменники, спотыкаясь на ровном месте, бросились за ним.

Мне подумалось, что сейчас на афии начнется горячая схватка, прольется кровь. Но дикари, хотя их было намного больше, чем сельчан, не думали сопротивляться. Музыканты побросали тамтамы, плясуны прервали нелепый танец, обжоры выскочили из-за столов. Вся эта галдящая толпа начала пятиться, поспешно отступать к берегу реки. И вот что было поразительно: крестьяне не лупили, не валили на землю дикарей, которых еще недавно костерили на все лады, а лишь слегка подталкивали палками тех, кого настигали.

Да и Эленду Околи сразу переменился. Он уже не рвался впереди всех в бой, а остался возле одного из столов, поджидая меня.

— Глянь-ка!

Под столом жалобно хныкал, сжавшись в комочек, маленький лохматый дикарь. Эленду вытащил упиравшегося малыша, взял на руки. Тот доверчиво прижался к груди, зачмокал пухлыми розовыми губами.

Я по-прежнему ничего не понимал.

Эленду, поглаживая малыша по волосатой голове, зашагал к берегу. Около обрыва остановился, опустил малыша на землю, дал шлепка: догоняй, мол, взрослых. И дикарь на четвереньках резво побежал вправо вдоль берега.

Я подошел к Эленду Околи, и тут меня осенила догадка:

— Так это, выходит, были…

— Конечно, обезьяны! — засмеялся Эленду.

— Они на афии погром устроили, а вы их пальцем не посмели тронуть?

— Нельзя иначе. Обезьяны считаются у моих соплеменников священными животными. Убьешь — грех на всю жизнь. Попугали, и довольно, — Эленду Околи стал серьезным.

— Откуда они взялись?

— А ты на реку взгляни! Что она вытворяет…

Еще утром, когда мой спутник показывал свою деревню и мы побывали здесь, на берегу, река дремала, казалась тихой и безобидной. Посредине, как огромный пирог, вытянулся заросший мелким кустарником остров. Через неширокую протоку на него в нескольких местах были переброшены кладни. В дождливый сезон остров заливало, а когда вода спадала, крестьяне наведывались туда за плавником или гибкими прутьями для плетения корзин.

Сейчас река снова шалила: вышла из берегов, несла траву, обрывки серо-зеленых лиан. В том месте, где был остров, лишь сиротливо дрожали в мутном потоке зеленые лозинки. Ночью в верховьях реки, несомненно, на землю обрушился крупный дождь. Такое случается в начале сухого сезона. Вода в русле поднялась, и этот вал докатился днем до Отесеги.

— Все понятно! — комментировал Эленду Околи. — Обезьяны, их там в лесу за рекой кишмя кишит, у себя все подъели. Вожак привел огромное стадо на остров — полакомиться молодыми побегами. Тут обезьян и захватил потоп. Наверное, хотели в лес убежать, да кладни залило: с той стороны остров положе. Тогда они сюда подались.

В общем, бедняги от наводнения спасались, а мы их за оборотней приняли! — расхохотался Эленду.

Мы вернулись на афию. Сельчане, окружив вождя, курили, подшучивали друг над другом, смеялись, вспоминая свою недавнюю оплошность. Ну, а праздник? Что ж! Не повезло в этот раз, повезет в другой…

Отнюдь не такое легкое настроение было у Эленду Околи и у меня, когда поутру мы возвращались в Лагос — нигерийскую столицу. Эленду, обычно бойкий на язык, молча вел машину. Хмурился, видимо, считал себя виноватым. Еще бы! Столько наговорил о празднике ямса, а вместо этого только до смерти напугал человека.

Мы ехали, нигде не останавливаясь. Машина замедляла свой бег, когда взбиралась на холмы, стремительно скатывалась под уклон. По обочинам шоссе мельтешили ухоженные плантации ямса, маиса, рощи кокосовых пальм. Довольно часто на пути попадались олрятные деревни с наведенными на глиняных стенах хижин фигурами зверей и птиц.

Припекало.

Мы открыли все окна, и в кабину, стоило въехать в какую-либо деревню, врывался сладковатый запах жареных «корешков». В селениях справляли или готовились справить праздник ямса. Этот запах подолгу не выветривался, дразнил, напоминал об Отесеге бередил душевную рану.

Я чувствовал себя ошеломленным, сбитым с панталыку. Вот бы сейчас посмотрела на меня мадам Сквирс! Каким бы, наверное, растерянным, мокрой курицей выглядел я в ее глазах, совсем непохожим на того вальяжного, уверенного в себе человека, рассказывавшего ей с видом знатока о Нигерии.

Кто такая мадам Сквирс?

…В наш аэрофлотовский самолет в Вене подсела группа пассажиров. Возле меня было свободное место, и его заняла интересная брюнетка в легком, светлых тонов костюме, как вскоре выяснилось, мадам Сквирс. Она побывала у себя дома по делам наследства, по пути накоротке осмотрела Вену и теперь возвращалась в Триполи. Там ее ждал муж, работающий по контракту в Ливии.

Вскоре под самолетом засинело Средиземное море. Впереди по курсу была Африка, и, естественно, разговор зашел об этом континенте, все еще хранящем немало тайн.