Михаил Заплатин - В чертогах Подкаменной Тунгуски

Сделав шаг в сторону, я неожиданно заметил на другом суку еще одну птицу, которую скрывало от меня стоящее впереди дерево. Обе глухарки сидели спокойно, не проявляя никакой боязни. Я перестроил кадр и заснял обеих птиц. Потом я начал шуметь, махать руками, кричать, чтобы спугнуть копалух, но птицы почему-то не реагировали на мои усилия. Тогда я крикнул на всю тайгу:

— Петр Константинович! Федя!

— А-а-а! — отозвался один из парней невдалеке.

— Идите сюда, здесь копалухи!

Видимо, привыкнув к моему присутствию, глухарки и тут не шелохнулись. Скоро захрустели сучья.

Увидев приближающегося Федора, глухарки забеспокоились и завертели головками.

— Иди скорее! — крикнул я. — Я хочу тебя заснять вместе с птицами!

Рядом раздался выстрел. Глухарки заквохтали, как перепуганные куры, и спорхнули с дерева.

— Ты с ума сошел! — закричал я.

К счастью, мои актрисы улетели невредимыми.

— Извините, не выдержал, — оправдывался Федя.

— Вскоре к нам подошли Петр Константинович с Тимкой.

— Что за пальба здесь? — напустился Сорокин на Федора. — Ведь условились искать дичь только для киносъемки! Для охоты будет особое время, вечерком, когда снимать нельзя.

Мы продолжали свой путь по тропе к верховьям речки. Дичь больше не встречалась. Солнце скрылось за горы. В тайге наступили сумерки.

Вблизи шумящего потока мы выбрали место для ночлега. Развели костер. Ребята занялись устройством шалаша.

— Дядя Петя, как насчет того, чтобы пострелять к ужину? — спросил Федор.

Мы посоветовались с Петром Константиновичем, как сделать, чтобы дать ребятам возможность поохотиться и в то же время не распугать дичь перед завтрашней съемкой.

— Вот что, братва, — сказал заготовитель. — Вверх по речке не ходите. Не портьте нам дело на завтра. Идите обратно по тропе километра на три, на четыре, там и палите.

Вскинув ружья на плечи, ребята бодро зашагали вдоль речки.

— Теперь заснять бы вам самого глухаря, — сказал Петр Константинович.

— О! Это моя давняя мечта — заснять глухаря, особенно токующего.

— Э, брат, его стрелять-то сложно, а не только что снимать. К нему ведь чуть не на брюхе ползешь, дышать перестаешь. Приезжайте к нам в апреле — мае, сведу вас на далекие токовища. Там глухарей собирается десятками. Вот это зрелище! Вы знаете, как надо подкрадываться к токующему глухарю?

— Нет, никогда не приходилось.

— Вот слушайте. Во-первых, скажу, что название глухарь совсем не подходит к этой птице. В шутку, что ли, кто назвал ее так? Птица эта очень чуткая. Слышит приближение охотника за десятки метров и не подпускает его к себе близко. А во время тока чутье у глухаря еще тоньше. Что же происходит на токовище? Рано на рассвете глухарь начинает петь. Это песня не песня, так что-то вроде шелеста, шороха и потрескивания, как иногда в костре слышишь. Вот прислушайтесь, — показал на костер Петр Константинович.

Между сучьями и бревешками, объятыми пламенем, что-то шипело, щелкало, трещало, пело тоненько на разные голоса.

— Вот примерно такое издает глухарь, — продолжал Сорокин. — Песня его начинается редким щелканьем. Упаси бог нечаянно пошевелиться в это время или просто кашлянуть. Улетит глухарь! Нужно тихо стоять и ждать. После щелканья песня переходит во второе колено, слышишь звук, словно топор на точиле точат. В это время глухарь действительно ничего не слышит. Пускайся со всех ног, но не более трех-четырех шагов. Замирай опять, потому что вторая часть песни очень короткая.

До нас долетели звуки далеких выстрелов. Петр Константинович прервал рассказ, прислушался:

— Ребята промышляют... Не дай бог, если во время токования глухарь услышит такой выстрел. Все, улетит.

— Что могут ребята видеть в сумерках? — спросил я.

— Увидят. Глаз у них зоркий. Глухаря-то стрелять на току приходится тоже почти в сумерках, едва его различаешь.

— Значит, под первую половину песни глухаря совершенно нельзя двигаться? — спросил я, горя желанием до конца выслушать прерванный рассказ.

— Ни в коем случае! Испортите всю охоту! Замереть нужно и переждать щелканье, а с началом второй половины песни бежать. Так можно подобраться под самое дерево, на котором сидит глухарь.

— Сложная тактика...

— А что ты думал, паря! Ведь это охота! Иногда глухарь, дьявол, молчит, прислушивается, вот и стоишь чуть ли не на одной ноге минут десять. Отекет ведь нога-то вся. А он возьмет да и улетит. Пропала охота! Ищи другого глухаря.

Из лесной темноты на костер вышли наши ребята и положили на землю четырех рябчиков.

Петр Константинович поворошил птиц рукой:

— А рябчиков стрелять — одно баловство. У нас их в тайге, как воробьев на ваших городских улицах.

— Ну, не скажи, дядя Петя, — возразил Тимка, — Мы этих-то четырех нашли с трудом.

— Так ведь птица спать улеглась, притаилась. Вы, может, под целыми выводками ходили сейчас, а они припрятались и не думали слетать с деревьев. Вы что, не знаете рябчиков?

Едва в тайге рассвело, Петр Константинович разбудил меня.

— Вставайте, сейчас самая пора охоты.

Легкая сизоватая дымка пронизывала всю тайгу. На востоке алело небо.

Федор с Тимкой еще спали. Сорокин махнул рукой:

— Пусть спят. А мы тем временем сходим с вами в одно местечко. Знаю я тут ручеек, глухари часто на гальку прилетают. Известно ли вам, для чего глотает глухарь гальку?

— Для перетирания пищи в желудке.

— Правильно. Пойдемте, может, удастся посмотреть, как птицы гальку собирают.

Хорошо в осенней сибирской тайге даже в самые тусклые предрассветные минуты! Весь лес полыхает красками. Кругом рассыпано золото лиственничной хвои. Тайгу украшают красные листья осин, черемух и рябин. Среди этого осеннего цветного хоровода особняком стоят никогда не меняющие своей окраски ели и кедры.

Мы прошли километра два вдоль речки, потом свернули влево к небольшому ручью, вытекающему со стороны плосковерхой возвышенности. Огромные ели обступили русло ручья. Осторожно пробирались мы под лапами хвойных исполинов. В этом лесном уголке царил полумрак.

Неожиданно за нашими спинами послышался шум. Мы быстро оглянулись. Вдоль ручья, снижаясь, тяжело летела большая черная птица с длинной, вытянутой шеей. Мы разом припали к земле.

— Слетаются на гальку, — шепотом сказал Сорокин.

Трудно было увидеть, куда сел глухарь: мохнатые ветви елей скрывали от нас русло ручья. Вдруг снова послышалось хлопанье крыльев. Над самыми вершинами елей пролетел огромный черный красавец и с размаху сел на одно из деревьев. Под его тяжестью закачались ветви.