Луи Буссенар - Герои Малахова кургана

– Клянусь вам, Сорви-голова! Ваше желание для меня священно!

– Обещайте мне еще, что никто из моего полка не узнает, что я расстрелян!

– Обещаю от чистого сердца!

– Спасибо, спасибо вам!

Оба обмениваются рукопожатием, и осужденного уводят в каземат.

Сорви-голова снова надевает на себя маску беспечности. Ему приносят обильный завтрак, который он с аппетитом поедает: сыр, холодная говядина, бутылка вина, кофе, сигары…

– Настоящий пир для осужденного на смерть! – думает зуав, давно не видавший такого обилия еды. Он закуривает сигару и ходит взад и вперед по каземату. Ничто не нарушит спокойствия этого последнего дня в его жизни, хотя бомбардировка продолжается. Но к этому так привыкли, что никто не обращает внимания.

Наступает ночь. Сорви-голова получает роскошный ужин, бумагу, конверты, сургуч, чернила и перья.

В каземате зажжены лампы, светло как днем.

Солидно закусив, Сорви-голова задумывается, потом берет бумагу, перо и начинает писать…

«Дорогие родители!»…

Вдруг перо выпадает из его руки, сердце начинает биться, рука дрожит, и раздирающее рыдание вырывается из груди… Железная энергия его сломлена. Но русские солдаты смотрят на него. Надо скрыть от них всю эту муку, это страдание. Сорви-голова глотает слезы, вздыхает, раскуривает сигару и пишет.

Долго пишет он, потом останавливается, перечитывает и подписывается. Затем, забывая о русских, он подносит письмо к губам и целует его. На конверте он пишет: «Г. Мишелю Бургейлю, отставному начальнику эскадрона в Нуартерре. Франция».

С минуту Сорви-голова сидит неподвижно.

– А Роза? – бормочет он. – Зачем писать ей? Уже шесть недель, как я исчез… Меня, конечно, считают мертвым. Милая Роза! Она уже оплакала меня, не надеясь на мое возвращение. Зачем усиливать ее скорбь? Бедная моя Роза. Прощай навеки! Прекрасные мечты! Смерть все уничтожит! Надо покоряться!

Он сидит у стола, поддерживая голову рукой и глубоко задумавшись. Светает. Через решетки каземата проникает луч зари.

–Уже день! Я не буду спать эту последнюю ночь. Скоро усну навеки!

Сорви-голова замечает, что его форма загрязнена, запылена. Он хочет идти на смерть в полном порядке, как на парад.

Знаками зуав просит сторожей принести ему мыло, воду, щетку. Они сейчас же доставляют ему все требуемое. Он моет руки, шею, лицо, чистит все платье и снова становится красивым молодцом-зуавом.

Русские с удивлением смотрят на этого солдата, собирающегося идти на смерть, как на праздник. Часы идут, а майора нет. Что могло задержать его? Почему он не исполняет обещания? На колокольне бьет девять часов. Роковой момент наступил. Унтер-офицер входит в каземат и приглашает Сорви-голову следовать за ним.

Сорви-голова встает, кладет письмо на стол и идет за унтер-офицером. У двери взвод солдат. Короткая Команда-Солдаты окружают зуава и пускаются в путь. Снаряды падают безостановочно. Для казни выбрали уголок дороги позади третьей линии укреплений.

Сорви-голова идет вперед, бросая тоскливые взгляды вокруг. «Майор не идет! – думает он. – Почему? Что с ним случилось?»

Через пять минут приходят на место казни. Унтер-офицер объявляет зуаву, что ему не свяжут руки и не завяжут глаза.

Это выражение симпатии врага глубоко трогает Сорви-голову.

Спокойно, без театральных поз, он встает лицом к солнцу, не надеясь более, ожидая смерти.

Раздается короткая команда и теряется в шуме выстрелов и грохоте пушек. Солдаты заряжают ружья и целятся…

Сорви-голова стоит спокойный и смелый.

– Прощай, отец! Прощай, мать! Прощай, Буффарик, Соленый Клюв, прощайте товарищи, полк, Роза… все, кого я любил!

Унтер-офицер открывает рот, чтобы произнести последнюю команду, как вдруг раздается ужасный крик, отчаянный вопль, от которого вздрагивают солдаты и Сорви-голова. Солдаты опускают ружья, сбитые с толку.

К ним, задыхаясь, подбегает бледный окровавленный человек огромного роста. Лицо его покрыто кровью, форма порвана.

– Стойте! Стойте! Слава Богу… я пришел вовремя!

Двумя прыжками он бросается к зуаву, закрывает его своим телом и кричит:

– Сорви-голова! Это письмо… Мишель Бургейль… я хочу знать правду… Кто ты, Сорви-голова?

– Я вас обманул, – тихо отвечает зуав. – Мишель Бургейль – мой отец, я – Жан Бургейль!

– Я знал это… если б я не поспел вовремя! Ты будешь жить… я твой брат! Слышишь, Жан Бургейль, я твой брат!

Мучения матери. – 18 лет. – В Эльзасе. – Похищение ребенка. – Цветник. – Нечеловеческая радость. – Мать и дочь. – Воспоминание о Сорви-голове.

Между тем в лазарете, окруженная заботами доктора Фельца, дама в черном медленно, каким-то чудом стала поправляться.

В тот момент, когда майор с криком «я твой брат!» прикрывает собой и спасает Сорви-голову, дама в черном случайно узнает о существовании цветника перед фортом Вобан.

Она сильно взволнована. Конвульсии потрясают все ее тело. Кровь с силой приливает к голове. Несчастная женщина кричит и лепечет несвязные слова. Бегут за доктором. Доктор Фельц делает кровопускание и хлопочет около больной. Наконец все облегченно вздыхают. Княгиня приходит в себя, спазмы утихают, она спасена! Теперь она говорит, говорит без умолку, спокойно, тихо. Доктор скромно удаляется. Роза, ее мать и сержант подходят к больной.

– Да, – говорит больная монотонным голосом, – я покинула Россию и приехала во Францию… Быстрое путешествие… мы спешили… отчего? Да, да… мой муж был секретарем русского посольства в Париже, и я ехала к нему… О, как давно это было! Восемнадцать лет, как я оплакиваю мое счастье… свою скучную, безрадостную жизнь! Восемнадцать лет! Это было в 1835 году.

– В 1835 году, слышишь, Кэт? – говорит Буффарик,

– Слышу, слышу… Бедная женщина!

– Две кареты следовали одна за другой, – продолжает больная, – в первой находился багаж и слуги, во второй сидела я с моей дочкой, моей радостью, малюткой Ольгой. Ей было шесть месяцев… я кормила ее сама, обожала и жила только ей. Долго ехали мы, проехали герцогство Баденское, оставалось перебраться через Рейн, и – Франция! Цыгане, негодяи, украли мою дочку! Понимаете, украли! Мою дочь, мою любовь! Я не знаю, как это случилось… Вероятно, пытались захватить наш багаж, деньги…

Первая карета проехала благополучно, наша перевернулась на бок… Я думала только об одном – сберечь мою дочку, охранить ее от ушибов… я сжимала ее в объятиях… мою Ольгу! Потом я потеряла сознание и когда очнулась на свое несчастье, ребенка не было со мной… она исчезла… Я звала, кричала, как сумасшедшая… Никто ничего не знал, никто не мог сказать, меня сочли за сумасшедшую!