Марлена де Блази - Дама в палаццо. Умбрийская сказка

Глава 2

И В ЖЕСТОКОЙ ИСТИНЕ ЕСТЬ СВОИ РАДОСТИ

Со смерти Флорианы прошел почти год, который мы мирно, хотя и довольно одиноко провели в нашем ветшающем старом доме. Мы, словно оставляли за столом почетное кресло для Илии, всегда оказывались дома к четырехчасовому колоколу, на случай, если зайдет Барлоццо. Он заходил все реже, улыбался и похлопывал нас по плечам, говорил, как чудесно мы выглядим. Держался замкнуто. Почти все время проводил в трудах над своими, приобретенными наконец, руинами, таскал мусор, менял разбитую черепицу, чинил проводку. Заново засадил виноградник. Поначалу мы ездили вместе с ним, готовы были помочь воплотить его грандиозные планы. Но планы его затевались ради Флори, и теперь — как и все остальное без нее — они казались безнадежными. Он работал, чтобы чем-нибудь заняться, его печаль выражалась потребностью в движении. Он не строил дом, а подгонял друг к другу обломки отчаяния.

Ни у нас, ни у него не было телефона, поэтому мы оставляли друг другу записки в центральном баре. «6 июня. Придешь завтра ужинать? Запеченная говядина с пюре из белых бобов. Без десерта. Вечером в полдевятого. Привет, Чу». Эта система слабо помогала против непредсказуемости его визитов. Он сутки напролет проводил в развалинах, спал в грузовике или, летом, у кухонного очага, который превратил в дровяную печь. Пораженный горем зверь прятался в логове. Он так работал до изнеможения, у него не оставалось сил вернуться в Сан-Кассиано, он уставал так, что не мог даже поесть или раздеться, чтобы забыть о своей тоске. В купании старый Князь не нуждался. Не раз по утрам, давно не получая от него вестей, мы объезжали изгибы берегов озера Корбара, мимо золотой змеи Тибра — капуччино остывает в бумажном стаканчике, в мешке хлеб и ветчина — и находили его свернувшимся в комок в груде затхлых одеял и подушек, оставшихся от прежнего владельца и совсем недавно служивших подстилкой заблудившимся овцам и козам. Уход Флори словно стирал его с полотна жизни, от него остались одни кости, обтянутые бледной и призрачной как лунный свет кожей. Прежними были только глаза. Продолговатые черные глаза, в которых мерцало серебро. И даже когда он смеялся, в них бушевала боль и стояли немеркнущие картины ее жизни. Флори ушла, но не совсем.

— Она не уйдет, Чу. Я пытаюсь сорвать ее лицо, но она появляется на прежнем месте, как паутина. А иногда ночью я просыпаюсь и не могу ее найти, не могу заново сложить осколки ее лица, и тогда мне еще хуже. Слушай, я сейчас для вас не лучшая компания. И не знаю, стану ли прежним скоро или хоть когда-нибудь, зато точно знаю, что самое время вам сойти с моста, на котором вы живете.

Его метафоры всегда заставали меня врасплох, и минуту я не понимала, о каком мосте речь. Но я заметила, что у него и голос изменился: в нем нет больше скрипучей язвительности. Он теперь звучал напевно: вверх-вниз, вверх-вниз, то тихо, то мощно, то гортанно, отчаянно и сходил на шепот, когда иссякало дыхание. А с новым вздохом голос оказывался моложе и почти робким. И музыкальная фраза повторялась.

— Такова вся ваша жизнь в Сан-Кассиано. Мост от Венеции к… не знаю, к следующему дому. Но меня тревожит, что вы задерживаетесь тут ради меня. И что я могу захотеть, чтобы вы задержались. Я люблю тебя, Чу. Люблю тебя и этого твоего мужа. Кровная связь в любви значит меньше всего: вы — мои дети. И поэтому я хочу, чтобы вы ушли. Вы переросли эти места. И думаю, это значит, что вы и меня переросли. Во всяком случае, меня осязаемого, ежедневного, и все то, что мы значим друг для друга. Если вы задержитесь слишком надолго, то уже не сможете уйти. Еще немного, и вы станете «той странной парой, что живет у поворота на Челле». Вам удалось покинуть банк и Лагуну, вы собрали коллекцию воспоминаний, сочных и сладких, как сентябрьские сливы. Забирайте их и бегите. Сан-Кассиано меняется, и не в ту сторону, куда вам нужно. Реконструкция старых спа вряд ли привлечет дам в кринолинах, подъезжающих в гербовых каретах с газовыми фонарями. Сюда нагрянут большие черные авто, полные загорелых женщин и мужчин в семисотдолларовых ботинках на босу ногу. Вы знаете, о ком я: о людях, которые тратят на ботинки все деньги, так что на носки уже не остается. Вот кто понаедет в эти места. Захватят их, как полчища Ганнибала. Шикарное вторжение воинов, верящих в горячую грязь и холодное шампанское. Если вы останетесь, вам придется жить по-новому, Чу. Придется поспевать за временем, чтобы вас не приняли за византийцев.

— Я и есть византийка.

В его глазах мелькнул смех и пропал мгновенно, как змеиный язык.

— Все торговцы разбогатеют, все дома подорожают вчетверо, и даже обрывки прошлого, которые мы передаем друг другу из рук в руки и называем традициями, даже они, если ты не заметила, едва не расползаются в руках. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что лучшие времена прошли. Пора уходить. Кроме того, рента, которую вы платите, бог весть во сколько раз выше того, что стоит этот дом. Думаю, Луччи сидит у своего благородного камина, потягивая остатки своего благородного вина, и хихикает над вами.

— Я тебе не говорила, что ты самый красноречивый тип, какого я знала в жизни? — спросила я, вставая со ступеньки заднего крыльца, где мы сидели на солнышке. Мне хотелось взглянуть ему в лицо. — Не слишком ли ты торопишься? Сан-Кассиано не пропадет в одночасье только потому, что откроют спа-курорт. А иные перемены будут и к лучшему. Тебя послушать, нам надо сорваться с места и укрыться в лесах? Не так уж меня пугают большие черные машины и мужчины без носков.

— А ты не боишься исчерпать гостеприимство?

— Как это понимать? Чье гостеприимство? Твое?

— Нет, не мое. Я говорю о том гостеприимстве, которое ты ощутила, когда приехала сюда; о том, что исходило из тебя. Куда подевалось твое элегантное чувство такта? Твое знание, когда прийти, когда уйти? Ты не заметила окончания, Чу, естественного конца, наступившего этим утром или год назад. Не знаю точно когда, но знаю, что вы пробыли слишком долго. Даже если бы не проклятые спа, я просто не верю, что для вас двоих это — последний дом. Вам нет смысла оставаться.

Он ворошил меня, как огонь, стараясь выбить искры. Добиваясь вспышки.

— Я тебя не понимаю, — сказала я. — Для начала скажи мне, какой смысл есть в чем бы то ни было. И кто когда говорил, что это — последний дом? Ни я, ни Фернандо никогда не думали провести остаток дней в палаццо Барлоццо. Но пока нам в нем хорошо, мы не прячемся и не притворяемся. И мы остаемся здесь не ради тебя. Ради нас. И тебя. — Последнюю фразу я произнесла тише, пристально глядя на него.

— Как давно между нами не случалось доброй ссоры, Чу! И в жестокой истине есть свои радости. Я без вас тоскую, но ведь я не предлагаю вам перебраться в Тасманию. Я говорю о квартире или доме в городке хоть немного побольше, если хотите, в тосканском поселке, где будет больше…