Арнольд Якоби - Сеньор Кон-Тики

Две трагедии, случившиеся в ту пору, усугубили «водобоязнь» Тура, которая возникла после его собственных злоключений. В той самой бухте, где он сам чуть не утонул, погиб его сверстник, сын заводского сторожа. А одна несчастная женщина в ненастную ночь бросила с Церковной горы в море свое новорожденное дитя. Мальчишки со всей округи ходили туда, и Тур тоже пошел утолить любопытство, смешанное с ужасом. Но когда он в сумерках поднялся на гору и посмотрел с высоты на мрачные волны, лизавшие зелень у подножия, на него вдруг напал неизъяснимый страх. Не говоря ни слова, он отошел от края завораживающей пропасти, помчался домой и не успокоился, пока не очутился за надежно закрытой дверью.

С той поры морская бездна была для него словно ворота в царство смерти, море с его ленивыми валами превратилось в зловещую силу, жестокое одушевленное создание, которое незримыми руками увлекало в пучину беспомощные жертвы.

Напрасно отец пытался научить его плавать. Предлагал ему награду, и пять, и десять крон — большая по тем временам сумма для мальчика. Нанял хорошую учительницу плавания. Ничто не помогало, даже обидные слова стоявших на берегу зрителей. Зайдя в воду по пояс, Тур застывал на месте, будто каменное изваяние.

Два несчастных случая с сыном крепко напугали родителей. За Туром стали смотреть еще строже, и если он уходил куда-нибудь с улицы, то потом должен был рассказать, где был, что делал. Великим праздником был день, когда ему подарили велосипед, однако в придачу к велосипеду последовало условие кататься только на Егерсборггатен — длинной тихой улице, куда редко заезжали автомашины. Здесь ему ничто не угрожало. Но между домами так заманчиво проглядывал голубой фьорд и красивая дорога, ведущая к живописному поселку в горловине залива. В один прекрасный день соблазн взял верх. Велосипед чуть ли не сам свернул с тихой улицы, скатился по косогору — и вот уже Тур выезжает за город.

Только под вечер он вернулся домой. Когда мать спросила, где он был, Тур ответил, что катался на Егерсборггатен. Но его тайная вылазка была так богата впечатлениями, что за ужином Тур незаметно для себя принялся рассказывать о чем-то, виденном далеко за городом. Он покраснел, попытался выкрутиться, но в конце концов пришлось признаваться. Тогда мать встала и вышла из столовой. Наступила гнетущая тишина. Тур не выдержал, пошел за матерью. Она стояла в дальней комнате и вытирала слезы. Впервые Тур видел, чтобы мать плакала, к тому же из-за него. Горло сжалось от отчаяния. Он знал, как высоко мать ставила правдивость, и дал себе слово больше никогда не лгать.

Потом была ночь на второе ноября 1922 года, страшная ночь, которую жители Ларвика до сих пор вспоминают с ужасом, когда разразился осенний шторм.

На улицах бушевал ураганный ветер; вдруг в половине второго ночи жители центра были разбужены зловещими криками: «Пожар! Пожар! Город горит!»

Казалось, в самом деле горит весь город. Над тем местом, где стояла почта, вырос огромный столб пламени, и ветер нес искры и языки огня на старую деревянную застройку вокруг Каменной улицы. Почта находилась в самом центре города, в конце Каменной улицы, недалеко от дома Хейердалов.

Гул ветра, крики испуганных людей, красное зарево, плясавшее на стенах спальной, разбудили Тура. Одним прыжком он очутился у окна и выглянул наружу. Море пламени колыхалось внизу, подступая к его дому. Над крышами плыл черный удушливый дым, едкий запах пожара проник в комнату. Пылающие головешки летели по воздуху и падали на соседние дома. Могучий порыв ветра сорвал ворота у соседей и перебросил через улицу. Вот загорелась крыша под самым окном Тура, потом занялась еще одна поодаль…

Наконец в дверях спальной показалась мать. Скорее одеваться, все уходят из города! Но сперва Тур должен был, как заведено, очистить кишечник. На улице — шторм и пожар, а мальчик вне себя от страха сидел в уборной, слушая, как Лора и служанка Хельга собирают еду и одеяла, как родители обсуждают свой план: укрыться в подвале под пивным заводом и ждать там, «пока город не догорит». Никто не сомневался, что пожар уничтожит всю старую застройку. Такой случай уже был однажды в Ларвике.

Почта, телефон и телеграф сгорели дотла, но потом пожарники справились с огнем. Штормовая осенняя ночь, когда казалось, что наступило светопреставление, навсегда запечатлелась в памяти Тура.

А вскоре его срочно отвезли в больницу, чтобы удалить аппендикс. Тур тотчас смекнул, что есть надежда пополнить свою природоведческую коллекцию ценным экспонатом. Лежа на операционном столе, он добился от врачей обещания, что его аппендикс заспиртуют и отдадут ему. Погружаясь в наркоз, он слышал, как женский голос повторяет, словно испорченный патефон:

— Он молодец, но рассуждает еще совсем по-детски.

Потом у него перед глазами вращались круги, большие и маленькие, образуя геометрический узор, который любой человек в нормальном состоянии признал бы математически невозможным. Нигде не пересекаясь, круги плотно сомкнулись, будто квадраты. И Тур сказал себе: «Это гениально — и поразительно просто, я должен это запомнить». Но, хотя мозг продолжал работать, он утратил власть над мышцами, над осязанием, зрением и слухом. Собственное «я» Тура существовало отдельно от тела. Он хотел открыть глаза, хотел поднять руки, но только мысли подчинялись ему. Душа никак не могла найти свое место в теле, и ему стало страшно, невыносимо страшно. И все время он видел вращающиеся круги, которые касались друг друга, не оставив никаких промежутков. «Это надо запомнить навсегда, — сказал он себе. — Вот она, граница жизни и небытия. Выходит, после смерти что-то есть, и я это почти увидел». Но тут колеса остановились, душа вернулась в тело. Когда он наконец открыл глаза, возле него стояла медицинская сестра, держа в руке пробирку с аппендиксом.

Тур долго размышлял над тем, что было в больнице; случалось даже, он во сне как бы снова переживал тот наркоз. Снова душа теряла связь с телом; мокрый от пота, ослабевший от страха, он просыпался, испытывая невыразимое облегчение от того, что может шевелить руками и ногами, открывать глаза. И каждый раз во сне присутствовали круги, и решение задачи казалось таким понятным. «Так вот как это делается, уж теперь-то я запомню!» В миг пробуждения ответ еще держался в памяти, но, как только он его пытался осмыслить, исчезал. До самой конфирмации, даже после нее Тур ломал над этим голову. И в конце концов пришел к выводу, что подлинную истину можно постичь, лишь когда душа свободна от тела. Пока душа связана с телом, от нервов и мышц зависит, сквозь какие щелочки будет проникать искаженное изображение действительности.