Луи Буссенар - Ледяной ад

— Да, книжка принадлежит мне! — отвечал Фортен без малейшего колебания. — Я потерял ее вчера, вероятно, в лесу, когда был сбит с ног лошадью.

— Так! А может, вы объясните происхождение кровавых пятен на переплете и некоторых листках?

— Очень легко: я изучаю на морских свинках новое анестезирующее средство и, когда произвожу вивисекцию над маленькими животными, заношу наблюдения в книжку. Я работаю быстро, рук не мою в это время и не могу, таким образом, избежать пятен на страницах.

— Вы лжете и нагромождаете обман на обман!

— Я говорю правду!

— Мотив ваших преступлений — непомерное честолюбие: просили пятьдесят тысяч франков у Грандье, он отказал… Тогда вы подвергли этого несчастного шантажу и страшным угрозам, доведшим его до самоубийства.

— Я!.. Шантаж… но это клевета!

— Молчите! У нас в руках ваши письма. Чтобы запугать Грандье и покорить его своей воле, вы совершили убийство на улице Сен-Николя.

— Мои письма!.. Мои письма, — пробормотал Фортен. — Я никогда не писал Грандье!

— Да, письма с красною звездой, почерк которых поразительно напоминает ваш. А эта книжка для заметок? Вы не в лесу ее потеряли… Знаете, где она была найдена? У постели жертвы на улице Сен-Николя!

Редон принимается за дело. — Первые признаки. — Труд паука. — Западня. — Это — англичанин. — Луч света. — Возвращение в Париж. — По телефону. — Удар ножом.

Допрос продолжался еще долго. Измучив Леона Фортена, следователь вырвал из него только негодующие возражения. Затем весь судебный персонал часа два завтракал с аппетитом, который ничуть не уменьшили утренние волнения. Полю Редону тем временем было не до еды. Он помчался к месту преступления. Все хозяйство убитого состояло из маленького домика, расположенного между двором и садом, прачечной, каретника и дровяного сарая, упиравшегося в забор, и занимало около ста двадцати квадратных метров. Строения и забор находились в плохом состоянии, видно было, что хозяин не заботился об их поддержании. Покойный был мужчина за пятьдесят лет, избегавший общества и слывший скупым; с ним жила старая глухая ключница. Близ трупа, строгий и трагический силуэт которого обрисовывался под запятнанным кровью одеялом, дежурила монахиня.

Репортер прежде всего тщательно осмотрел наружную сторону ограды. Его внимание остановилось на кусочках черепицы, валявшихся на земле, — она упала с верхней части стены. Под лестницей, приставленной со стороны сада, видны были следы ног — свежие и отчетливые.

«Здесь убийца перелез через ограду! — подумал репортер, изучая отпечатки обуви. — Стена не выше двух с половиной метров, и он мог соскочить с нее без всякой опасности».

Поль еще утром решил, что убийца пробрался в дом, разбив стекло террасы, но тогда не заметил ни малейшего повреждения окон. Теперь он был внимательнее. Оказалось, что одно стекло очень искусно вырезано. Редон покачал головой и пробормотал:

— Чистая работа! Не обошлось без смолы и алмаза.

Он был почти уверен: преступник, размягчив предварительно смолу, прилепил ее на середину стекла, а по бокам, по периметру рамы, прошелся алмазным резцом. Потом левою рукою схватился за кусок смолы, а правой легонько ударил — стекло отделилось без всякого шума и не упало благодаря крепко державшей его смоле.

Редон скоро нашел и самое стекло, стоявшее вдоль стены, под окошком, почти совсем скрытое кустом ревеня.

Он поднял его и осмотрел, обнаружив работу опытного мастера. Затем взгляд остановился на двух темных, слегка волнистых волосках длиною по крайней мере в пятнадцать сантиметров, приставших к смоле. В голове сразу промелькнуло: «Человек, вынувший стекло, имеет длинную бороду. В моих руках парочка существенных улик — крайне необходимо получить отпечаток следов!»

С этою мыслью он вышел из ограды и сказал дежурному жандарму:

— Вернусь через минуту… Дайте, пожалуйста, адрес гипсовой лавки.

Получив адрес, наш сыщик-репортер помчался в лавку, купил полмешка гипса, взял лопату и бегом вернулся назад. Накачав у колодца воды и отыскав в прачечной маленькую кадушку, он принялся растворять гипс, не обращая внимания на брызги, летевшие во все стороны.

Когда раствор приобрел известную густоту, он наполнил им обе выемки, образованные ногами ночного посетителя. Заинтересованный жандарм, переставший уже считать помешанным элегантного молодого господина, подошел к нему и сказал:

— Хитрец же вы, сударь. Полагаю, эти куски будут иметь в суде немаловажное значение.

— Согласитесь письменно удостоверить тождество их со следами?

— Конечно, как и все, что вам удастся открыть здесь для выяснения дела!

— Благодарю! Вы — благородный человек!

Пока гипс затвердевал, Редон отправился в комнату, где лежал труп. Он почтительно раскланялся с монахиней, читавшей молитвы над покойником, объяснил ей причины своего визита и приступил к осмотру жилища.

Внутри, как и снаружи, оно не отличалось привлекательностью: везде лежала пыль и тянулась паутина. Одного из ткачей-пауков репортер увидел в складках занавеса, отделявшего кровать от комнаты. Тот заботливо исправлял невесомую сеть, очевидно, недавно подпорченную. Может быть, в момент преступления убийца наклонился над кроватью несчастного, а потом быстро выпрямился и порвал паутину?

Редон попробовал даже воспроизвести эту сцену и нашел, что злоумышленник должен быть одинакового с ним роста.

Осмотр мебели и пыли не дал никаких результатов. Репортер собирался уже уходить, как вдруг нога его наступила на что-то твердое. Он наклонился и поднял пуговицу, простую пуговицу от панталон. Без сомнения, она была с силою оторвана, так как при ней остался кусок материи. Сама по себе пуговица была широкая, очень крепкая, имела особенную форму и надпись «Барроу Т., Лондон», — очевидно, имя портного и его местожительство.

— Итак, — сделал заключение Редон, — ночью или утром здесь находился мужчина, заказывающий свои костюмы в Лондоне. Не думаю, чтоб это был кто-нибудь из судейских или мой бедный Леон… Черт возьми! Что, если убийца — англичанин? Надо посмотреть гипс!

Он крепко завязал в уголок носового платка пуговицу и быстро спустился в сад. Гипс был тверд, как камень. С бесконечными предосторожностями Редон разрыхлил землю, не жалея ногтей, и скоро в его руках очутились два великолепных отпечатка, воспроизводивших с замечательной точностью все детали подметки — ботинки были английской работы, а нога — длинная, плоская и узкая, словом, характерная нога англичанина.