Джон Рассел - Четвертый человек

– Человек.

– Это чудо! – вставил свое слово Фенайру.

Но доктор поднял палец, как поднимал он, когда читал лекцию своим ученикам.

– Этот человек, – повторил он, – самый жалкий представитель человеческого рода. Обратите внимание на его череп, на его уши, на его подбородок. Он стоит на одном уровне с обезьяной. Нет, у прирученных обезьян больше разума.

– Ага… В чем же дело?

– Он обладает какой-то тайной, – сказал доктор.

Слушавшие его словно оцепенели.

– Тайна! Но ведь он у нас всегда на глазах, мы видим каждое его движение. Как он может хранить тайну?

Обуреваемый горькими мыслями, доктор, казалось, забыл на время о своих слушателях.

– Какая жалость! – размышлял он вслух. – Вот вас здесь трое. Все мы дети своего века, продукт нашей цивилизация, – во всяком случае, этого никто не станет отрицать. И тут же перед нами этот человек, который относится к эпохе каменного века. И неужели в момент испытания, когда мы должны проявить свою приспособленность к жизни, неужели он победит? Какая жалость!

– А какая у него может быть тайна? – спросил Попугай, загораясь злобой.

– Не знаю, – отвечал Дюбоск с недоумением. – Быть может, какой-нибудь особенный способ дыхания, какое-нибудь положение тела, при котором можно избежать естественных требований организма. Подобные вещи существуют у примитивных народов, и они их тщательна скрывают, как, например, известные им свойства некоторых лекарств, использование гипнотизма и тайн природы. Но, с другой стороны, здесь, может быть, налицо просто психологическое явление: известное самовнушение, непрерывно применяемое. Трудно сказать. Спросить его? Бесполезно. Он не скажет. Да и почему он должен сказать? Мы его презираем. Мы не уделяем ему равной с нами доли. Мы с ним обращаемся, как с животным. И ему ничего не остается, как только положиться на самого себя, на те средства, какие имеются в его распоряжении. Он остается для нас непостижимым, – таким он всегда был и всегда будет. Он никогда не выдаст своих задушевных тайн. Это те средства, при помощи которых он сохранился с незапамятных времен и будет жить даже тогда, когда наша мудрость превратится в прах.

– Я знаю несколько превосходных способов выведывать тайну, – сказал Фенайру, облизывая сухим языком потрескавшиеся губы. – Можно попробовать?

Дюбоск насторожился и взглянул на него.

– Это нам ничего не даст. Он выдержит любую пытку. Нет, это не способ…

– Послушайте меня! – сказал Попугай резко. – Я… мне уже надоела эта болтовня. Ты говоришь, он человек? Очень хорошо. Если он человек, то у него в жилах должна быть кровь. А ее, во всяком случае, можно пить.

– Нет, – возразил Дюбоск. – Кровь горячая. И к тому же соленая. В пищу, может быть, годится. Но в пище мы не нуждаемся.

– Тогда убей это животное и выбрось за борт!

– Этим мы ничего не добьемся.

– Чего же ты, черт возьми, хочешь?

– Я хочу задать ему хорошую трепку! – вскричал доктор, внезапно возбуждаясь. – Избить его ради потехи – вот чего я хочу! Мы должны это сделать ради нас самих, ради нашей расовой гордости. Показать ему наше превосходство, чтобы он знал, что мы его хозяева и повелители. На это дает нам право наш ум, наша принадлежность к цивилизованному обществу, наша культура. Следите за ним, друзья, наблюдайте за ним, чтобы он в конце концов попал к нам в ловушку, чтобы мы открыли его тайну и остались победителями!

Но маневр доктора не удался.

– Следить? – рявкнул Попугай. – Ладно, я тебя послушаюсь, старый пустозвон. Теперь нам только и остается, что следить. Больше я не засну ни на минуту и не буду глаз сводить с этой фляги.

На этом в конце концов все и остановились. Такое сильное желание, как жажда, у этих людей не могло долго удовлетворяться каплями. Они стали следить. Следили за канакой. Следили друг за другом. А также за понижающимся уровнем воды в фляге. Но эта напряженность скоро должна была разрядиться.

Еще одно утро встало над морем, над этим мертвым штилем, – солнце сразу запылало в тихом воздухе, без облачка на небе, без надежды в душе! Предстояло прожить еще один день в мучительной, невыносимой, медленной пытке. А тут еще Дюбоск объявил, что порция воды на каждого урезывается до половины наперстка.

Оставалось, быть может, с четверть литра воды – жалкая поддержка жизни для трех человек, но хороший глоток для одного изнывающего от жажды горла.

При виде фляги с драгоценной влагой, манившей к себе своей прохладой и зеленовато-серебристым цветом, нервы Фенайру не выдержали.

– Еще! – умолял он, протянув вперед руки. – Я умираю! Еще!

Когда Дюбоск отказал ему, он отполз и лег между тростниками, потом вдруг встал на колени и, подбросив кверху руки, закричал хриплым голосом:

– Судно! Судно!

Дюбоск и Попугай быстро обернулись. Но они увидели перед собой лишь замкнутое кольцо этой более обширной и более страшной тюрьмы, на которую они променяли свою прежнюю тюрьму, – только это увидели они, хотя смотрели и смотрели вдаль без конца. Затем они обернулись – как раз в эту минуту Фенайру припал запекшимися губами к фляге. Ловким взмахом кожа он срезал флягу, висевшую на боку у доктора… Жадно продолжал он сосать, роняя капли драгоценной жидкости…

Быстро схватив весло, Попугай одним махом уложил его на месте.

Перепрыгнув через Фенайру, Дюбоск подхватил упавшую флягу, отступил в дальний конец плота и глядел на Попугая, который стоял против него с налитыми кровью глазами, широко расставив ноги и тяжело дыша.

– Никакого судна нет, – сказал Попугай, – и не будет! Мы погибли. И только благодаря тебе и твоим подлым обещаниям мы очутились здесь. Ты, доктор, – лгун, осел!

Дюбоск отвечал спокойно:

– Посмей только хоть на шаг приблизиться ко мне, и я размозжу тебе голову флягой!

Они стояли друг против друга, сверля один другого глазами. Лоб Попугая собрался в морщины от напряжения.

– Подумай хорошенько, – начал Дюбоск с некоторой высокопарностью, – зачем нам драться? Мы – люди разума. Мы переживем эту беду и выйдем победителями. Этот штиль долго не продержится. Кроме того, нас осталось теперь двое, и воды нам хватит.

– Это верно, – кивнул Попугай. – Совершенно верно. Фенайру любезно оставил нам свою часть. Наследство, а? Замечательная идея! Ну, так вот, свою долю я хочу получить сейчас!

Но Дюбоск еще попытался уговорить его.

– Сию минуту давай мою долю! – неистовствовал Попугай, наступая. – Потом мы посмотрим! Потом!

Доктор улыбнулся жуткой, слабой улыбкой.

– Ладно, так и быть.

Не выпуская из рук фляги, он достал наперсток и схватил его своими цепкими пальцами, ни на минуту не сводя взгляда с Попугая.