Александр Старостин - Спасение челюскинцев

Один из них — крупный, курносый, с умными насмешливыми глазами и густейшим басом — радист Эрнст Теодорович Кренкель, а другой — худощавый и подтянутый — Петр Семенович Буйко, «губернатор острова Врангель».

На далекий остров на «Челюскине» отправлялась большая группа зимовщиков, всего восемнадцать человек. «Врангелевцы» везли с собой запас продуктов на три года, разборные дома, йоркширских поросят и вообще все необходимое для жизни.

Буйко, начальник зимовщиков, ехал со своей семьей — женой и дочкой Аллой. Последняя пока еще не умела ни ходить, ни говорить.

— Я слышал, что Воронину не нравится судно, — сказал Буйко. — Не понимаю я его. Плавание на таком пароходе — одно удовольствие: уютно, красиво…

— Он не первый год плавает, — произнес Кренкель, как бы намекая на то, что будущий «губернатор острова» море видел только на картинках.

— И его, говорят, убедил Отто Юльевич.

— Отто Юльевич, если надо, уговорит и трамвай…

Петр Буйко когда-то служил в уголовном розыске и, наверное, поэтому любил задавать множество вопросов.

— Воронин мне показался несколько суеверным, — сказал он и поглядел на Кренкеля вопросительно.

— Раньше у нас, на Руси, говорили: «Кто в море не бывал, тот досыта богу не маливался», — улыбнулся Кренкель. — Стихия шуток не любит. Ведь океану все едино, что выбросить на берег: поплавок от рыболовной сети или стальной пароход. Иногда, бывает, так припрет, что и к небу обратишься и каяться начнешь. У моряков имеются свои традиции и суеверия. К суевериям, конечно, все относятся иронически, а всякие «морские ритуалы» иногда разряжают однообразие жизни на корабле. А вообще в жизни моряка продумано все, всякая мелочь, вплоть до одежды. Вот, к примеру, зачем капитану золотые нашивки на рукавах?

— Для красоты.

— А вот и нет. Представь себе тонущий корабль. Ночь, рев ветра, мечутся лучи прожектора, люди спускают на воду шлюпки. А на капитанском мостике спокойно стоит человек с хорошо видными золотыми шевронами. И всем делается как-то спокойнее. А Владимир Иванович — интереснейший, доложу я тебе, человек. Прошел огни и воды: и горел и тонул. Его предки — новгородские ушкуйники. Север осваивали со времен Александра Невского, если не раньше. И его отец, и дед, и теперь братья его — все моряки. А сам он плавает с детства. Сперва плавал зуйком…

— Что это такое?

— Это такая маленькая чайка. Она обычно крутится у рыболовного судна и кормится рыбьими внутренностями, которые выбрасывают при пластовании рыбы. Зуйками еще называли и поморских юнг, которые, кроме остатков улова, никакого вознаграждения не получали. С семи лет Воронин и был зуйком. А родился он в Сумском посаде, богатом поморском селе, где сходились почтовые дороги из Петербурга, Кеми, Онеги, там же собирались и паломники, что следовали в Соловецкий монастырь. Ну, в тех местах строго соблюдались всякие морские традиции и праздники. Владимир Иванович рассказывал: малые дети желали рыбакам попутного ветра, и их одаривали конфетами да калачами. Мальчики знали каждое судно и шли на берег встречать и помогать тем, кто вернулся. С одиннадцати лет Воронин плавал на паруснике «Иоанн Предтеча», тогда было принято парусники называть именами святых, дабы заручиться их поддержкой в трудную минуту. Вот и лазил на марс — паруса ставить да убирать. Высоко! Закалка с детства, одним словом. Потом служил на пароходе «Преподобный Савватий» и дослужился до старпома. Вся его жизнь связана с морем: в море родился, в море и умрет. Но что интересно — плавать не умеет.

— Да ну! — удивился Буйко.

— Я тоже сперва удивился, а потом подумал, что на Севере умей плавать не умей, а конец один: долго не продержишься — замерзнешь. Если вовремя не спасут. Воронин — удивительный человек. Между прочим, он ездил спасать Амундсена. Да только спасать уже было некого.

«Да ведь и ты сам удивительный человек, — подумал Буйко. — Уже столько успел испытать: и полет на дирижабле «Граф Цеппелин», и зимовки на Новой Земле и Земле Франца-Иосифа, и поход «Сибирякова»…»

— С ним, конечно, пройдем весь Севморпуть, — продолжал Кренкель и потом из суеверия добавил: — Должны пройти, если все будет в порядке.

Но вот на площади стало тихо. На открытом капитанском мостике появился капитан Воронин в черной форме с золотым шитьем.

Попыхивая паром, брашпиль[2] начал выхаживать грязную от ила якорную цепь.

Лицо Воронина было настолько неподвижным, что казалось твердым.

— Якорь чист! — как-то чрезмерно радостно крикнул боцман.

Капитан, на котором теперь сосредоточились взоры всех провожающих, слегка наклонился к красно-медной, ярко надраенной переговорной трубе и сказал:

— Тихий вперед!

«Челюскин», украшенный всеми своими флагами, дал гудок и стал медленно разворачивать широкий нос.

За кормой пошли волны, просвеченные сбоку солнечными лучами.

Все, кто остался на берегу, в последний раз видели красавец-пароход.

А участники похода Кренкель и Буйко даже ухом не повели, когда «Челюскин» отвалил. Они продолжали тянуть пиво и беседовать о богатейшем животном мире острова Врангеля, где громадные лежбища моржей, множество белых медведей, песцов и птицы. И вот фауна острова пополнится новым зоологическим видом — поросятами.

И Кренкель и Буйко как будто не имели никакого отношения к экспедиции.

Спокойны они были вот почему. После торжественных проводов «Челюскин» направлялся в угольную гавань, чтобы пополнить запасы угля. То есть у Кренкеля и Буйко были в запасе еще два дня.

Пароход после загрузки углем выглядел уже не так шикарно, как на набережной лейтенанта Шмидта. Но вот порядок на судне был восстановлен, и «Челюскин» уходил в море уже по-настоящему навстречу неизвестности.

Растворились в сумерках дрожащие огни города, но еще долго висело в небе электрическое зарево. И оно погасло. Появились звезды.

И вот вы стоите на палубе в темноте и одиночестве. В ушах еще звучат слова напутствий и звуки оркестра. И вдруг вас охватывает некоторое беспокойство, восторг и ужас. Вы оказываетесь между двух бездн — морской и небесной. Вы слышите плеск волн, чьи белые гривы слабо мерцают в темноте, видите, как мачта слегка покачивается между звездами. И о чем-то думаете. Не то о вечности, не то о древних мореплавателях, когда они в море ночью, не то о тех, кто остался на берегу…

Начало похода, когда еще не остыло возбуждение от прощания, когда еще испытываешь восхитительный избыток сил, всегда создает обманчивое предчувствие будущих побед. Преодоление некоторых не слишком крупных препятствий порождает ложную уверенность в неуязвимости судна, а недостатки кажутся легко устранимыми. Мысль о том, что ты участвуешь в выполнении важного государственного задания, горячит твою кровь. Какие уж тут сомнения в исходе экспедиции!