Наталья Притвиц - Саянский дневник

А тропа вьется и вьется по всей роще, насквозь пронизанной солнцем.

Березки точно кто-то изогнул в разных направлениях, и они так и стоят, то кланяясь друг другу, то сердито отвернувшись одна от другой, то образуя аллеи. Сквозь их листву просвечивает солнце, яркие пятна света пестрят на траве, на кустах голубики, черники, брусники. Мы уже так наловчились, что рвем ягоды на ходу, не останавливаясь. В роще стоит веселый шум и свист, из-под ног то и дело поднимаются рябчики, у самой тропы бесстрашно прыгает с ветки на ветку любопытный бурундук.

Наконец мы спускаемся вниз и выходим на заросшую кустарником солнечную поляну. Река совершенно изменила свой характер и бежит без шума в заросших берегах, точно какая-нибудь подмосковная речушка. Справа в негустом пихтаче замечаем избушку. Что еще нужно для ночевки, или дневки, или просто привала? Весь караван устремляется к избушке. Правда, у нее проломлена крыша, жерди размочалены, кора разбросана. Николай Петрович объясняет, что в избушке когда-то коптили мясо, а потом, привлеченный запахом, мишка пытался проникнуть в нее через крышу. Рядом навес из жердей и бересты — под него мы сложили вещи.

Пока мы занимаемся устройством лагеря, появился запыхавшийся Борис, схватил карабин Николая Петровича и исчез. Мы не особенно взволновались и продолжали мирно беседовать.

Через некоторое время раздался гулкий выстрел. Через минуту второй, а через две-три минуты — третий. После первого выстрела Сашка сказал: «Ну, у нас есть зверь. Такие даром патроны не тратят». После второго: «Все ясно. Промазал. Ушел. Второй выстрел был вслед». После третьего — ухмыльнулся и произнес: «Однако умирать пошел».

Владик выбежал на поляну и закричал: «Эй, ребята! Помогайте изюбра тащить. Вон Николай Петрович, скорее!»

Все, сбивая друг друга, ринулись по тропинке, выскочили на открытое место — и с ревом набросились на Владика, но он успел удрать. Ловко он всех нас надул!

Но вот затрещали кусты и появился сначала Николай Петрович, а за ним Борис, до того запыхавшийся, что вместо дыхания у него вырывалось какое-то всхлипывание.

«Готовь пол-литра, начальник. Я зверя давал. Надо сейчас идти шкура снимать».

Вот когда все вскочили и стали суетиться и кричать друг на друга.

— Возьми фотоаппарат!

— Темно, не получится!

— Возьми магниевые лампочки!

— Нельзя два света, не выйдет!

— Перезаряжай пленку!

— Не успею. И вообще не пойду, у меня нога болит!

— Эх ты, фотограф!

Тут Николай Петрович сообщил, что от выстрелов два наших оленя «пошли махом» по долине и что надо скорее их ловить. Это еще больше усилило панику.

В одну минуту лагерь остался пуст. Инструктор исчез в неизвестном направлении искать оленей, а остальные бросились наперегонки за Николаем Петровичем и Борисом, которые ехали на оленях. Даже я забыла о своих больных коленках и мчалась бегом.

Мика с Таней, мывшие посуду на реке, несколько запоздали, но тоже бросились бежать. Мика бы наверняка обошла всех, если бы на бегу не провалилась в какую-то яму.

И вот мы увидели его. Это был марал, или изюбр, — великолепное, красивое животное. У него были перебиты задние ноги. Возле него заливался злобным лаем Шарик, а марал последними отчаянными усилиями пытался встать на ноги. Но, привстав на передние, снова падал и снова поднимался, смотря вокруг полными смертельного ужаса глазами.

«Не подходи, убьет», — кричал Николай Петрович. Но все уже окружили раненого марала, и фотографам, кажется, не удалось сделать ни одного снимка без того, чтобы в виде фона не запечатлеть чью-нибудь фигуру в позе наблюдателя с выражением лица, либо откровенно любопытным, как у Лехи, либо страдающим, как у Мики и Тани, либо деланно безразличным.

Николай Петрович прицелился и выстрелил почти в упор. Потом осторожно подошел к еще вздрагивающему телу и своим большим ножом взрезал горло. Оттуда на траву потоком хлынула кровь. Все было кончено.

Потом Николай Петрович принялся за разделку туши. В первую очередь он отделил рога марала, так называемые панты. «Я их с собой заберу», — пояснил он нам.

«Марала так просто стрелять нельзя, только по лицензии. А панты в колхоз сдавать надо».

Мы стояли вокруг и смотрели на мертвого изюбра со смешанным чувством восторга от удачной охоты, восхищения чудесным животным и вины за это совершившееся убийство.

Костер сегодня был молчаливый. Все переживали по-своему охоту и молча сидели у костра, стрелявшего искрами в звездное небо.

Решено завтра сделать дневку и коптить мясо. Саша с Петей пойдут на перевал и дальше, возможно ближе к Грандиозному.

18 августа

Начальником лагеря остался Леха, тут же принявший соответственный вид и тон.

Под руководством Николая Петровича началась разделка мяса для копчения. Все уселись вокруг туши, поставили перед собой деревянные чурбачки, вооружились ножами… Если бы видели наши цивилизованные знакомые нас с руками по локоть в крови, отдирающих куски мяса от туши изюбра и кромсающих их!

Мясо разрезали на длинные кусочки, почти ленты, чтобы их можно было вешать на палки. Наша избушка оказалась настоящей коптилкой: внутри сложен каменный очаг, под потолком палки для подвешивания.

Процедура разделки, соления каждого кусочка и развешивания мяса в коптилке затянулась до вечера. Уже солнце прошло через поляну, и на нее опять упала тень, а новоиспеченные мясники все сидели, опьяневшие от крови, в туче мух и мошек, и только изредка просили помазать их диметилфталатом.

Но все-таки груда мяса хоть и медленно, но верно таяла. И настал блаженный миг, когда мы убрали с поляны последний кусок и вымыли свои синие плащи и мясо, предназначенное для жарки и варки, а также смыли кровь с рук.

Решено было с 11 часов дежурить по полтора часа всю ночь, чтобы поддерживать огонь в коптилке. Впрочем, это было решено единогласно Лехой. «А я считаю, что дежурить нужно», — сказал он не допускающим возражений инструкторским тоном. Никто не стал спорить.

Первое дежурство — до половины первого — было мое. Попытка писать дневник ночью оказалась неудачной, и первый дежурный позорно уснул у разведенного им самим костра. Впрочем, ничего ужасного не произошло: когда нужно было подбрасывать дрова в коптилку, какая-то догадливая искра упала ему на спину, прожгла тельняшку и разбудила сонного сторожа. Между прочим, спать у костра так здорово, что я провела под открытым небом еще и Микино дежурство, после чего меня все-таки водворили в мешок. Ночью время от времени из палатки высовывался беспокойный Владик и осведомлялся, не много ли огня и не мало ли дыма.