Наталья Притвиц - Саянский дневник

Потом инструктор взялся за выпечку хлеба — первого хлеба в походе. Разложил перед собой кастрюли, сковороды, приготовил муку, воду, соду, кислоту, масло и приступил. Как-то очень странно было видеть нашего инструктора с руками, перемазанными тестом. Но он блестяще справился со своей задачей и испек три румяные, поджаристые, аппетитно пахнущие лепешки!

Целый день нас развлекал Борис, оставшийся с нами.

Он необычайно наблюдательный и сообразительный парнишка, великолепно говорит по-русски, любит употреблять витиеватые выражения вроде «с толстым удовольствием», «он долго и протяжно вздохнул». Относительно нас Борис сказал, что мы не дорожим жизнью.

Что же, отчасти он прав. Мика даже объявила, что Борис во всем прав, но он тут же убил ее своим заявлением, что мужчины — это люди первого сорта.

Часа в три вернулся Николай Петрович. Он принес от ребят записку, написанную карандашом на черной обертке от пленки. В этом послании говорилось, что они будут искать место для лагеря и, возможно, останутся на ночь. Просили ждать их до десяти часов.

Погода весь день капризничала, горы были плотно укутаны пеленой тумана, видимости никакой. Мы потеряли последнюю надежду увидеть издали Грандиозный. Николай Петрович говорит, что такая погода может продержаться неделю. Так бывает здесь каждую осень, и это сущее мучение для пастухов, теряющих в тумане своих оленей.

К вечеру стало проясняться. И вдруг раздался торжествующий крик Мики: «Вижу! Вижу!» Это она забралась на соседний пригорок и увидела верхушку пика.

В лагере началась паника. Первым выскочил на горку Сашка, за ним — летописец, на ходу надевая фотоаппарат и зашнуровывая ботинки, затем Таня, Алик, Мика, Петя.

Это было грандиозное, незабываемое зрелище. Туман рассеялся, и за ближайшим хребтом величественно вздымалась трезубая громада — три вершины Грандиозного. На середине самой высокой из них — западной еще не стаяло белое облачко. Обращенный к нам северными склонами, пик был виден во всей своей мрачной неприступности: отвесные голые скалы, темно-синий обрыв льда, которым кончается огромный ледник, и вылетающий оттуда гигантский водопад. Места, куда падает водопад, мы не увидели.

Заходящее солнце осветило вершины гор. Облако на груди Грандиозного порозовело, вершины гор стали золотисто-зелеными, точно бархатными, кое-где покрылись густым багрянцем, и на эти освещенные последними лучами склоны уже вползали вечерние туманы. С каждой минутой горы разгорались все ярче, но свет уходил все выше. И вот уже последний луч скользнул последний раз по самой высокой вершине и погас.

Никакая цветная пленка не передала бы игры теплых вечерних тонов на склонах гор.

Еще одной радостью этого дня был свежий хлеб. Он оказался тяжеловатым, но мне кажется, что никто никогда не ел хлеба вкуснее. Мика утверждала даже, что такой хлеб гораздо сытнее, потому что он тяжелый.

Второй радостью было доедание каши, оставленной ребятам. После ужина все почему-то очень часто спрашивали, который час. Без пяти десять уже были готовы котелки и ложки, а участники сидели по команде «На кашу равняйсь». Но жестокий обладатель часов все же заставил их переждать целую минуту. В одну минуту одиннадцатого каша была начата. В две минуты одиннадцатого ее уже не было.

22 августа

Утро выдалось серое. Градусник показывал 8°. Перед уходом Николай Петрович попросил у нас длинную суровую нитку. Оказалось, он хочет отсечь пострадавшему накануне оленю кровоточащий обломок рога. Ниткой перевязал рога у основания, а потом ножом отрубил их. Олень вел себя при этой операции весьма кротко.

Тропа сразу резко пошла вниз, через бесконечные приточки Пихтового ручья, а затем несколько раз и через сам Пихтовый.

Бедной Танюшке не повезло: при первой же переправе она оступилась и упала прямо в воду. Зато дальше у нее было то преимущество, что она смело входила в воду, а остальные в волнении бегали взад и вперед по берегу, выбирая место для переправы, и медленно переживали постепенное промокание ног. А итог был почти у всех одинаковый.

Дорога шла опять по высокотравью, но оно выглядело совсем иначе, чем, например, на последнем перевале. Листья борщевника побурели и обвисли, как мокрые тряпки, чемерица пожелтела, многие травы отливают багрянцем. Все высокотравье поредело и выглядит жалким и побитым.

Но скоро оно кончилось, долина стала уже, склоны круче. Кругом густая пихтовая тайга, темная, сумрачная, сырая. Тропа жмется по берегу ручья, временами выходит на каменистые галечные отмели.

Случилось так, что девчонки несколько поотстали. Караван скрылся из виду, и они шли следом по полосе примятой травы. Когда тропа выходила на галечник, приходилось искать кое-где на сырой земле отпечатки копыт или отриконенных ботинок.

Так продолжалось до тех пор, пока мы не встретили инструктора, дожидавшегося на повороте тропы. Дальше мы пошли за ним. Он, очевидно, решил догнать группу напрямик и зашагал прямо через бурелом, ямы и колдобины. Так мы шли довольно долго. Все перемокли в густой траве, оцарапались сухими ветками, а никакого намека ни на группу, ни на тропу не появлялось. Решили спуститься вниз, к реке. Кое-как, цепляясь за корни и колодник, сползли по мокрому обрыву, перебрались через гнилое болотце и, продравшись сквозь прибрежные заросли, вышли на большую галечно-булыжную отмель. Перед нами шумно катила сине-зеленые воды широкая и быстрая речка, очень мало похожая на Пихтовый ручей, через который можно было перебраться с сухими ногами. Эта река могла быть только Кизиром, а значит, мы где-то проскочили место впадения в него Пихтового ручья. Приключение явно затягивалось.

Пошли обратно. Теперь уже пришлось карабкаться на кручу и снова шагать по бурелому, где подлезая под деревья, где переваливаясь через них, где подтягиваясь, где протискиваясь. Сашка шел впереди и время от времени цедил сквозь зубы: «Идиоты! Ипохондрики! Не могли подождать!» Что он еще говорил про себя, для нас осталось тайной. Наверное, это даже лучше. Выйдя наверх, мы опять стали надрывно кричать. На этот раз нам ответило сразу несколько голосов, и через десять минут мы увидели своих. Тут же оказались и разведчики — Леха и Владик. Они доложили, что лучшего места для постоянного лагеря, чем здесь, поблизости нет.

Решено было остаться здесь и заложить город, вернее, деревню Толстохлебово.

Правда, вначале место показалось нам сырым и комариным, но, во-первых, это было после дождя, а во-вторых, лучшего в окрестностях действительно не было.