Александр Елисеев - В долине Иордана

— Стой, Османъ, мы не поѣдемъ дальше! наконецъ не выдержавъ закричалъ я и остановилъ своего коня. Мой кавасъ обернулся, и на его изборожденномъ морщинами лицѣ при слабомъ отсвѣтѣ ночи выразилось изумленіе.

— Яллахъ емхи (скорѣй впередъ)! какъ-то отчаянно крикнулъ онъ въ отвѣтъ, и вслѣдъ затѣмъ раздался второй выстрѣлъ, гулко прокатившійся въ чащѣ лѣсной.

Было что-то особенно потрясающее въ этихъ выстрѣлахъ пущенныхъ незримою рукой. Кто и зачѣмъ нарушалъ покой заснувшей пустыни, кому угрожали эти выстрѣлы, въ чью грудь была направлена свинцовая пуля, когда вокругъ все дышало покоемъ и безмятежною тишиной, вотъ вопросы которые докучливою чередой лѣзли въ голову. Пораженный, испуганный Османъ уже не слушалъ моихъ приказаній и мчался неудержимо впередъ, призывая за собой господина. Паника моего каваса, обстановка окружавшая меня и полная беззащитность въ виду таинственнаго врага, все это до того подѣйствовало на меня что я послѣдовалъ совѣту Османа и мчался по лѣсной тропѣ, не обращая даже вниманія на то что сотни сучьевъ и вѣтвей зацѣпляли и хлестали васъ и нашихъ лошадей. Первый разъ въ жизни я испыталъ тотъ паническій страхъ который гонитъ часто цѣлыя тысячи людей отъ одного призрака опасности и пережилъ въ самомъ себѣ минуты показавшіяся длинными часами…

Чрезъ четверть часа бѣшеной скачки, въ теченіе коей я не видалъ своего проводника, мой конь очутился на выѣздѣ изъ лѣса и помчался по открытой мѣстности разстилающейся до береговъ Бахръ-Эль-Лута. Показавшаяся изъ-за Моавитскихъ горъ полноликая луна слегка серебрила пустыню и придавала ей тотъ фантастическій оттѣнокъ который Арабы зовутъ «сіяніемъ ночи». При свѣтѣ залившемъ пустыню я различалъ и своего Османа, и его коня, и даже небольшой бѣлый узелокъ хранившій нашу провизію. Выскакавъ изъ густой поросли іорданскихъ лѣсовъ, пугавшихъ своею темнотой, и очутившись на ровномъ освѣщенномъ просторѣ. на которомъ не могъ угрожать никакой невидимый врагъ, я почувствовалъ сразу что сердце перестало сжиматься, сознаніе прояснилось. И покинувшая было бодрость вернулась какъ-то сразу, когда миновали страхи порожденные мракомъ, и взоръ упалъ на поверхность залитую луннымъ сіяніемъ. Я пріостановилъ своего коня и, не желая углубляться въ пустыню, поѣхалъ вдоль лѣса скрывавшаго Іорданъ. Только теперь я увидѣлъ ошибку которую вольно или невольно сдѣлалъ Османъ, бросившись со страха не поперекъ, а вдоль лѣсной полосы облегающей берега священной рѣки, что заставило насъ сдѣлать версты полторы-двѣ лишняго бѣга.

Не прошло и получаса какъ я, уже вполнѣ успокоенный и не тревожимый выстрѣлами, пугавшими только въ густой поросли лѣса, лежалъ на своемъ плащѣ на голомъ пескѣ, вперивъ свой взоръ въ голубое небо, гдѣ боролось мерцаніе звѣздъ съ тихимъ ровнымъ сіяніемъ луны. Наши кони тоже отдыхали; только Османъ не могъ успокоиться вполнѣ и какъ-то озабоченно посматривалъ вокругъ и особенно въ темную стѣну Іорданскихъ лѣсовъ, которые чернѣли недалеко отъ насъ. Прошло еще съ полчаса… Вперивъ свои взоры въ таинственный лѣсъ, попрежнему всматривался Османъ; давно приготовивъ свои пистолеты и ружье, мой кавасъ все еще не могъ освободиться отъ мысли о внезапномъ нападеніи Арабовъ пустыни и не разсѣдлывалъ коней, спокойно дремавшихъ на пескѣ. Мои мысли не были такъ тревожны, и меня занимало болѣе небо чѣмъ всѣ опасенія Османа. Въ свѣтло-голубой серебристой синевѣ плавали надъ нашею головой яркія созвѣздія. Почти въ зенитѣ горѣла блистательная Вега; Арктуръ, Денебола, Регулъ и Проціонъ яркою дугой протянулись по синему небу, тогда какъ Альдебаранъ, Капелла и Алгенибъ слабо мерцали предъ золотымъ шаромъ полноликой луны. Привыкшій глазъ находилъ на голубомъ небосклонѣ и Пегаса, и Кассіопею, и Медвѣдицъ, и Корону, но его взоры тонули въ надзвѣздной глубинѣ пронизанной мягкимъ сіяніемъ мѣсяца.

— Уа-уа! Яраголь (смотри, человѣкъ)! вдругъ какъ бѣшеный вскрикнулъ Османъ и вскочилъ словно ужаленный змѣей… Длинное ружье блеснуло своимъ яркимъ стволомъ въ его рукѣ, и я заслышалъ зловѣщій звукъ взводимыхъ курковъ.

Быстрый взоръ мой, упавъ съ небесъ на землю, запримѣтилъ бѣлое пятно, ярко озаренное лучами мѣсяца, показавшееся на темномъ фонѣ Іорданскаго лѣса. Пятно это казалось неподвижнымъ, потомъ начало отдѣляться и мало-по-малу очутилось на ровной поверхности залитой фосфорическимъ сіяніемъ; длинная металлическая полоска сверкнувшая на этомъ пятнѣ позволила заподозрить ружье въ рукахъ новаго незнакомца, который подвигался не торопясь по направленію къ нашему становищу. Завидя новый предметъ, зафыркали наши кони и насторожили свои уши; арабскіе скакуны чуютъ издали друга и врага, говорятъ Бедуины, полагаясь часто на чутье лошадей.

— Эш-и-макъ (кто ты)? крикнулъ я выходя на встрѣчу бѣлому незнакомцу. Отвѣта не было, но вся закутанная въ бѣломъ фигура продолжала приближаться. Сердце опять забилось сильнѣе, рука невольно сжала крѣпче вѣрную берданку, и я повторилъ свой вопросъ. Незнакомецъ въ отвѣтъ отчаянно замахалъ руками и показывая правою рукой на лѣсъ лѣвою ладонью давалъ мнѣ знать чтобъ я замолчалъ…

Я подвинулся еще стараясь своею быстротой заглушить трепетаніе сердца и ободрить Османа, уже готовившаго нашихъ коней. Чѣмъ ближе подходилъ я къ бѣлому незнакомцу, тѣмъ смѣлѣе и порывистѣе былъ мой шагъ, и когда я былъ всего въ трехъ-пяти саженяхъ разстоянія отъ Бедуина, я услышалъ знакомый голосъ, по которому узналъ Абу-Салеха.

— Энта рагулъ таибъ Московъ (ты Русскій — молодецъ)! заговорилъ Арабъ, — но ты неостороженъ какъ женщина или овца. Бѣдный Абу-Салехъ снова пришелъ предупредить тебя что враги недалеки и что они ищутъ тебя и Османа. Бѣги поскорѣе въ эль-Риха (Іерихонъ), гдѣ ты найдешь тихій покой и куда проведетъ тебя Абу-Салехъ.

При напоминаніи о врагахъ я почувствовалъ снова что моя смѣлость покидаетъ меня, но одинъ пристальный взглядъ на Араба, не умѣвшаго скрыть свою радость при видѣ моего страха, открылъ снова мнѣ глаза. Съ какою-то особенною логическою силой представилось мнѣ теперь что Абу-Салехъ лжетъ, что разказъ о дикихъ Бедуинахъ выдуманъ имъ самимъ для того чтобы сорвать съ меня бакшишъ, и что даже выстрѣлы напугавшіе насъ произведены были тоже его рукой.

— Аллахъ и его Пророкъ наградятъ Абу-Салеха за его любовь къ ближнему, отвѣчалъ я послѣ нѣкотораго молчааія, — но напрасно сынъ Эльгорской пустыни пытается напугать и обмануть Москова. Не первый годъ онъ живетъ въ лѣсу и самъ можетъ распознать друга и врага. Бедуиновъ нѣтъ вълѣсахъ Іордана, кромѣ Абу-Салеха; это его ружье стрѣляло въ ночи, думая напугать одинокаго путника. Такъ не дѣлаетъ честный Арабъ, и если Абу-Салехъ не покинетъ насъ, то мы имѣемъ ружья которыя не даютъ промаха. Иди съ миромъ откуда пришелъ. Аллахъ архамту (Господь тебя да помилуетъ).