Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!

Атака противника – в глазах. Туда испанец и устремляет клинки – один меча, второй – взгляда. Поймать легко, удержать трудно. В этом сложность испанской школы – и англичанин прекрасно ее сознает. Быстрые движения, резкие взмахи – отвлечь внимание. Пока – недостаточно быстрые и резкие.

Комендант батареи сам клянет Фландрию. Медленное приближение острия, отбивающего короткими покачиваниями даже не атаки – сами мысли о них, тяжелая неспешная манера… Применение осадного искусства на дуэли. Никак иначе. Точно так же через поля битв двигаются ощерившиеся копьями терции, смыкаясь над проделанными неприятельской артиллерией просеками. Манера ясна, и можно было бы попробовать исхитриться найти опровержение – но довелось повидать и иное. Вдруг испанец бросит вперед собственные тело и клинок, как первую волну ирландцев? Голосящая толпа построила перед ретирадой насыпь из тел, по которым взошли уцелевшие. Это против испанской школы, привыкшей ценить даже наемников! Но… это случилось. Вот и приходится сомневаться в давних словах учителя.

«Испанская школа хороша, пока кончик рапиры против твоих глаз. Будешь стоять ровно – приколют. Будешь двигаться – идальго станет настолько же просто правильно держать рапиру, как сухопутной крысе – не сблевануть в шторм».

Славно сказано, но и из испанской стойки можно упасть вперед, поставив жизнь на точность одного укола, направленного… В сердце. В голову. В правую руку. Иначе – не уйти. Итальянский прием? Две трети Италии – это Испания, а противник – не мясник. Убийца! Счел, что полтысячи его людей – лишние. И вот они лежат… А вдруг и сам жить не хочет? Приходится учитывать. Генри мечется из стороны в сторону, отступает, выпады и удары из него так и брызжут – но с оглядочкой, потому все выходит на мгновение позже, на пядь короче, чем нужно. Испанский меч словно замер напротив глаз. Последняя надежда – на то, что рука, держащая неотвратимую сталь, устанет. Так во Фландрии банкротства католического короля спасали его врагов. Дорогая армия и тяжелое, куда более длинное, чем у любой другой нации, оружие равно требуют быстрой победы. Даже пустую руку человек не может держать вытянутой вечно.

Сам комендант каждый день подолгу упражнялся с мечом, но чувствует, как потяжелело оружие, а что же Руфина? О ней противник не знает ничего: ни пола, ни возраста, ни того, что она который месяц размахивает куда более тяжелым снарядом. Весло, оно потяжелей любого меча. Мало того, что само весит, так еще и толкает корабль в шестьдесят тонн. Англичанину кажется, что перед ним – нет, даже не дьявол. Машина. Водяное колесо. Неостановимое, пока река не потечет вспять.

Вечно отступать нельзя, за спиной бруствер. Рвануться вперед? Напороться на проклятый вертел. Отступать некуда, вбок безусый диестро не выпустит. Диестро? Да. И это почти приговор. Почти. Испанские мастера правой руки – тоже люди. И тоже гибнут. От руки тех, кто может их удивить. Неучей. Крестьян. Безоружных. И вот спина уперлась в бруствер. Справа – подбитая пушка, уходить в сторону правой руки диестро – самоубийство. Захотелось броситься вперед, пусть и заколов себя чужой рапирой, дотянуться до цыплячьей шеи испанца. Свернуть ее и меч не нужен! Или…

Генри Бриттен с хриплым выдохом бросил меч под ноги. Проклятые черные точки опустились на тусклый стук. На мгновение, которого хватило, чтоб поднырнуть под меч и сбить испанца с ног.

Рукопашной не случилось. Удивленная Руфина столкнула с себя неожиданно легкое тело, села. Англичане испуганно жмутся к брустверу. Иные и в волны поспрыгивали.

Зато ирландцы получили удовольствие.

Один из них подскочил, подал руку. Руфина встала сама.

– Благодарю, – имя в памяти не всплыло, – временный капитан…

Ушли имена. Ушло все. Осталась усталость. И непонимание. Вроде ничего не пропустила. Только что должна была умереть. А теперь стоит и слушает, как временный капитан – еще бы имя припомнить – распоряжается останками поверженного врага. С его точки зрения – почет оказывает.

– Надо отрезать голову. Потом, не торопясь, распилим, вынем мозг. Смешаем с известкой, на острове ее достаточно. В сущности, весь остров из нее. Скатаем шар… Посторонитесь-ка…

Хэканье, замах, удар мачете. Ленивая струйка крови.

– Вот и трофей, – бросок, голову в толпе поймали. – Ребята, займитесь. Нужен хороший татлум. А вы совсем наша, капитан… Это ж надо, глотку перегрызть.

Руфина провела по лицу ладонью. Кровь. Кажется, чужая. Много как…

– Это что, я? Ничего не помню. Дайте что-нибудь, утереться… Временного полковника Санчеса нашли?

– Нашли. Шесть картечин в кирасе – и ни одной в брюхе. Дух вышибло, да не до конца.

– Ясно…

Встала.

– Пошли. Здесь нам больше делать нечего… Пора в море!

Кафтан с чужого плеча велик, рубаха тоже. Свой колет отобрала Хуана, заявила, что кровь нужно сводить, пока не засохла. Впрочем, это не беда. Вот то, что за три дня плавания заупокойную службу читать пришлось девять раз – утром, днем и вечером, плохо. Что поделать, раненых много, тяжелых тоже, а морю не прикажешь – не качать. Бросить или добить – и в мыслях не было, зато флот теперь напоминает плавучий лазарет. И все-таки полторы тысячи душ получили свободу!

Теперь госпиталем станет Сан-Хуан, с его двумя сотнями человек населения. Эскадра оставит там не меньше раненых. И полстолько здоровых. Присмотреть. Впрочем, никто не возражает. Ирландцы больше не нищие, золота и серебра в торговом городе нашлось немало. Достаточно, чтобы хватило раненым до поправки. Остальные останутся без гроша? Не беда, Ямайка – остров большой, еды и работы хватит на всех. Для тех же, кому хочется большего, есть город и море.

«Сеньор Роберто» тоже плывет дальше. Теснота теснотой, но на Ямайку корабли заходят чаще, и с нее куда проще выбраться в Старый Свет. Но у англичанина хоть спина не облезла! А ирландцы обгорели. Не все, но почти половина, среди которой, разумеется, Патрик О'Десмонд. Шляпу потерял, потом помогал что-то грузить и тянуть, скинул рубаху… Впрочем, и мази донья Изабелла взяла с собой ни много ни мало, а четвертной бочонок. Ровно на двадцать пять фунтов. На пять сотен «красноспинных» – немного? Так ожидалось не больше пяти десятков. Хорошо, не все ирландцы забывчивы.

– И как ты каторгу пережил?

– Так я работал под крышей…

Улыбается, хотя должен морщиться. Рука сама черпает зелье чуть более щедро, чем требуется, – вреда от этого не будет, а вот ощущения малость переменятся.

– Уууу!

То-то же! Нечего улыбаться на приличных девушек и товарищей по оружию. И мышцы напрягать, когда травница просит расслабить. Теперь попоешь!