Морская тайна (ил. Л.Смехова) - Розенфельд Михаил Константинович

- Никогда у меня не было жены, но дочь… дочь была, - тяжко вздохнув, начал он. - Ах, Джанина, Джанина… Где ты теперь, моя голубка?

- Что за имя? - изумилась Нина. - Как ее звали?

- Джанина, - довольный произведенным эффектом, повторил Бакута. - Она была итальянка.

- Итальянка?!

- Да, - как ни в чем не бывало подтвердил боцман. - А что тут удивительного?

Как дети, слушающие сказку, Андрей и Нина, затаив дыхание, придвинулись к боцману.

И, упиваясь собственными словами, Бакута рассказал им, как однажды на улице Неаполя его внимание привлекла огромная толпа вокруг двенадцатилетней нищенки-певицы. Аккомпанируя себе на мандолине, маленькая итальянка пела песни, потом танцевала с бубном, вызывая всеобщий восторг. Но вот девочка протянула руку, и жестокие слушатели быстро разошлись. Бакута, по его словам, не мог стерпеть подобного бессердечия и тотчас увез ее на пароход. Моряки - товарищи боцмана - с восхищением прослушали песни ребенка в лохмотьях, затем Бакута снял фуражку и…

- И я бросил в фуражку все, что заработал за рейс. Сто или сто пятьдесят рублей - не помню. Да какую роль для меня играли деньги! «А ну-ка, морячки, - сказал я, - выворачивай карманы, кто сколько может». Надо знать русских моряков! В минуту мы собрали что-то около… тысячи рублей. А потом я нанял роскошный экипаж и поехал с Джаниной по магазинам и разодел ее, как принцессу. Денег оставалась уйма, и я отвез ее в пансион, вызвал знаменитого профессора музыки, отдал ему все деньги и наказал: «Воспитывайте ее, как мою родную дочь, я же буду наведываться и следить за воспитанием». О, как она плакала и как благодарила! «Никогда, никогда, - рыдала она, - я не забуду вас, синьор Бакуто». Так я приобрел дочь, - растроганно объяснил боцман.

Прошло много лет. Бакута плавал уже на другом пароходе, но ему ни разу не удалось побывать в Неаполе. Однажды, лет десять спустя, когда его пароход как-то зашел за грузом в Марсель, Бакута узнал, что в город прибыла знаменитая итальянская певица. Бешеных денег стоил билет. Но разве это могло остановить его? И вечером он сидел в первых рядах. Каковы же были его радость и изумление, когда в певице, под шумные овации публики вышедшей на сцену, он узнал Джанину!

- Концерт кончился, я купил богатейший букет цветов, - увлеченно рассказывал Бакута, - отправился за кулисы и передал его через горничную с запиской: «Прошу принять. Поклонник вашего таланта, неизвестный скиталец морей». Цветы унесли, я ждал. И вот раскрылась дверь, и Джанина вышла. Она осмотрела меня с ног до головы, а возле нее во фраках и цилиндрах вертелись князья, графы и бароны.

«Кто вы? - спросила она и, задрав голову, скривила губы. - Что вам здесь надо, дорогой?»

Я стоял, скрестив руки, стоял как изваяние и молчал. Она бросила мне под ноги букет, а я все молчал и смотрел на нее, пока графы и князья не подхватили ее под руки и не увели.

Она ушла, а я все еще стоял, потом с той же горничной я послал ей вторую записку. Горничная ушла, а я исчез. Вот что я писал Джанине:

«Один моряк помнит ангела малютку в лохмотьях на улице Неаполя. Он любил ее, как родную дочь, и, скитаясь по морям, он видел ее волшебное лицо в кошмарных морских бурях. Он любил ее, как дочь, но теперь нет у него больше дочери, и, пускаясь в далекое плавание, он навсегда, навеки забудет Джанину». Каково? Бакута, когда захочет, любого писателя спрячет в карман бушлата!

- Что же было дальше? - вне себя от любопытства, торопили его Андрей и Нина.

- Дальше? - вяло, с деланым безразличием переспросил Бакута. - А что же могло быть? В ту же ночь мы уходили из Марселя. Отходные флаги, последний гудок, убираем трап, и в последнюю минуту на набережную влетает фаэтон. Женщина в черной вуали подбегает к причалу, но уже слишком поздно. Тогда, упав на колени, ломая руки, она кричит: «Синьор Бакуто, синьор Бакуто, вернитесь!» Она срывает с себя кольца, жемчуга и брильянты, умоляя меня остановить пароход. А я - стою на борту, скрестив руки, немой, как статуя.

- Да, - сокрушенно опустив голову, закончил Бакута, - была когда-то и у меня дочь…

Дни шли дни за днями, месяцы за месяцами, Бакута не унывал, но он заметно поседел, меньше пел и за последнее время, если Нина и Андрей спали по ночам, разговаривал вслух с самим собою или с воображаемым собеседником. Чаще всего он беседовал со штурманом Головиным.

- Разрешите доложить, - густым басом рапортовал он в темноте, - все в порядке, товарищ штурман. Команда в отличном состоянии.

Сначала Нина и Андрей пугались этих ночных разговоров, но потом привыкли и уже не просыпались, слыша сквозь сон монотонный голос старика.

Так минуло полгода. Ночью 15 мая трое пленников, готовясь ко сну, по обыкновению слушали Бакуту.

- Еще день прошел, - рассуждал боцман, - кто знает, что может случиться. Вдруг раскроется дверь…

Бакута не закончил фразы. Тяжелая железная дверь задрожала, с лязгом и грохотом упал засов. Дверь распахнулась, и знакомая высокая фигура показалась на пороге. В первое мгновение моряки не узнали Алендорфа, настолько изменился этот человек. Судорожно дергалась его голова, раскрытым ртом он хватал воздух, и, не в силах вымолвить ни слова, пошатнувшись, он упал, уронив фонарь.

Бакута сделал шаг и застыл на месте. Цепкими пальцами Алендорф схватил его за колени.

- Спасите… спасите, - в ужасе озираясь, закричал он, - спасите меня… и я ваш раб!

В смертельном страхе Алендорф трясущимися руками цеплялся за боцмана.

- Боже, что они натворили! Проклятые, мерзкие обезьяны! Они хотят потопить меня, как крысу!

Бакута с омерзением отступил назад, но как ни силен был боцман, он не мог оторвать от себя цепких и скользких пальцев потерявшего рассудок немца. Озираясь на двери, вздрагивая от каждого звука, Алендорф воскликнул:

- Они намерены уничтожить крейсер… Чувствуете? Мы плывем, плывем. Они отведут крейсер на глубокое место и… потопят.

Каюта плавно качалась. Корабль, несомненно, двигался. Непонятный шум и крики донеслись издалека.

- Кричат, - прислушавшись, прошептал Алендорф. - Смерть!.. Смерть!..

На секунду отпустив боцмана, он опасливо прикрыл дверь и, всхлипывая и задыхаясь, сбивчиво объяснил:

- Кто-то плывет сюда из Сан-Франциско. Американский пароход идет к острову. Японцы… Подлые предатели: они хотели скрыть от меня свои намерения! Но я знаю, командир не может допустить, чтобы американцы обнаружили базу, и… он уничтожит крейсер… Вчера он приказал разрушить ход с острова, а сегодня с утра приготовили две подводные лодки. Они сейчас открывают кингстоны[5]! - завопил Алендорф. - За что? Мой бог! Господин Бакута, за что я должен умереть? Я не виновен в вашей участи, я только служил, служил за деньги! Помогите мне!.. Мы здесь - единственные европейцы. Спасите меня - и вы спасете себя! Одному мне ни за что не выбраться из этого ада!..

- Перестань гудеть, - угрюмо прервал его боцман. - Точно ли тебе известно, что они…

- Потопят! Сегодня, сейчас же… клянусь вам! О-о, от меня ничего не скроется!

- Как же люди?

- Люди?.. О-о, вы еще способны о ком-то думать! Два часа назад почти всех солдат согнали в трюм. Им ни за что не выбраться оттуда. Корейцы заперты в своем кубрике…

- Офицеры?

- Не сомневайтесь, они имеют все возможности для спасения.

- Но мы же под водой?..

- Господин Бакута, - взмолился Алендорф, - для того чтобы все объяснить, нужно время. Для нас дорога каждая минута. Скорее за мной! В любую секунду…

Боцман жестом приказал ему замолчать. Внезапно Бакута почувствовал странное ощущение, - как будто кто-то прикоснулся к его ногам. Отстранив Алендорфа, он склонился над брошенным фонарем, и на лице его появилось выражение мрачной тревоги. Из-под дверей, змеясь и растекаясь, с тихим шелестом поползла тонкая полоска воды. Каюта раскачивалась, и вода быстро проникала под койки.