Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье (рассказы)

Следующие час или два, насколько я помню, время тянулось монотонно. Время скверное и потрясающее, с постоянным оглушающим ревущим завыванием шторма. Время уныния и захлестывающих волн, на которых судно качалось и плыло вперед. И с каждым часом ветер свежел, а вихрь циклона — «Дуновение смерти» — становился все ближе.

Ночь опустилась на землю рано, или если не ночь, то темнота, что собственно одно и то же. И теперь я явственно видел, сколько разлито вокруг нас электричества. Молнии не сверкали, зато во тьме появлялись порой дрожащие огни. Мне не подобрать более верного определения, чем «дрожь» света — широкие, блеклые полосы дрожащего света на черном, внушающем ужас покрове туч, висевших, казалось, так низко, что при каждом крене судна котик на грот-мачте, должно быть, «взбаламучивал» их.

Действие электричества проявлялось и в появлении на ноках рей «блуждающих огней». Были они не только на ноках рей; иногда они по несколько или по одному скользили вверх либо вниз по фока и кормовому штагу, временами смещались при крене судна то в одну, то в другую сторону. Зрелище это было необычайное. Примерно через час, кажется, вскоре после девяти часов вечера, я стал свидетелем самого поразительного электрического явления, когда-либо виденного мною; это было ни больше ни меньше северное полярное сияние — зрелище удивительное и почти устрашающее, сверхъестественное и загадочное. Я хочу, чтобы вы уяснили, что речь идет не о полярном сиянии — его и не увидишь здесь, так далеко на юге, — а о необычайном электрическом явлении, проявившимся тогда, когда вихрь циклона находился в двадцати или тридцати милях от судна. Оно произошло неожиданно. Сначала севернее в накатывавшие волны ударила «стержневая» молния; затем вдруг небо озарил красный свет, а сразу после этого над красным светом появились узкие полосы зеленоватого пламени. Они были видны, наверно, с полминуты; как-то странно дрожа, они то расширялись, то суживались на небосводе. Это зрелище внушало благоговейный страх.

А потом, медленно, все пропало, и осталась только чернота ночи, разрываемая повсюду светящимися гребешками волн.

Я не знаю, удалось ли мне описать происходящее и бедственность нашего положения. Очень трудно — тем, кто никогда не испытывал ничего подобного, — даже представить, как немыслимо громко завывал ветер. Вспомните самый страшный гром в своей жизни, а потом представьте, что это громыхание длится без перерыва часами, смешиваясь с отвратительно угрожающим ревом и превращаясь в постоянный вой, столь временами резкий, что начинают болеть барабанные перепонки; затем вы воспринимаете только количество звука, который надо вытерпеть во время одной из этих бурь. А еще сила ветра! Вам доводилось когда-либо сталкиваться с ветром столь мощным, что он разжимал вам губы, хотели ли вы того или нет? Это небольшая деталь, но она, возможно, даст вам представление о силе ветра, способного выделывать такие штуки со ртом человека. При этом возникает неприятное ощущение — чувство глупейшего бессилия (другого определения и не подберешь).

Также я узнал и то, что при таком ветре невозможно дышать. Это всего лишь констатация факта, ничтожная подробность, но она позволяет представить силу ветра. А вот и более наглядное доказательство его мощи: ветер, перевернув в рострах одну из спасательных шлюпок, прижал ее к бизань-мачте и там в щепы, словно ее сжала чудовищная невидимая рука, раздавил ее. Поможет ли этот пример представить вам силу ветра, которого вам не увидеть, проживи вы хоть тысячу жизней? Помимо ветра, здесь гуляли и гигантские волны, ужасно швырявшие судно. На моих глазах его корма поднялась на такую высоту, что я видел волны впереди поверх рей формарселей, а когда я скажу, что они находятся на высоте от семидесяти до восьмидесяти футов над палубой, то вы, возможно, сумеете понять, что творилось в океане, когда туда пришел тропический шторм.

Что же касается размеров и свирепости волн, то у меня имеется фотография, сделанная мною в десять часов вечера. Она была снята при помощи вспышки, и здесь не обошлось без содействия капитана. Мы зарядили старый пистонный пистолет порошком магния и пыжом. Потом, когда я был готов, я открыл затвор объектива и направил его поверх кормы в темноту. Капитан выстрелил из пистолета, и в то же мгновение при яркой вспышке света я увидел надвигавшуюся на нас волну. Сказать, что это была гора, значит, ничего не сказать. Она походила на двигающуюся скалу.

Когда я закрывал затвор фотоаппарата, у меня в голове промелькнул вопрос: «Выживем ли мы?» И вдруг я осознал, что я всего лишь маленький человек на маленьком суденышке посреди громадного океана. И затем ко мне пришло новое понимание; я неожиданно осознал, что поддаться сильному страху не так-то уж и трудно. Это понимание было чем-то для меня новым и отозвалось больше в желудке, чем в сердце. Страх! Я столько раз попадал в шторм, что и забыл, что его можно бояться. Вот почему при мысли о непогоде я, вспоминая унылые сырые ночи, свою еще более сырую штормовку, затхлый запах и мрачное настроение на судне, обычно испытывал чувство раздражения и отвращения. Но страх — никогда! Моряк не боится ненастья так же, как верхолаз высоты. Это, так сказать, неотъемлемая сторона его рода занятий. И вот теперь это отвратительное ощущение опасности!

Отвернувшись от гакаборта и поспешно спускаясь вниз, чтобы протереть, ибо брызги летели отовсюду, и все намокало, объектив и накрыть фотоаппарат, я, не удержавшись на ногах, пребольно ударился лицом.

Когда я протирал фотоаппарат, вниз, чтобы перевести дух, спустился помощник.

— Все еще возишься? — осведомился он.

— Да, — ответил я и обратил, не вполне отдавая себе в том отчет, внимание на то, что он не попытался закурить трубку, когда стоял, положив согнутую руку на медный канделябр.

— Тебе никогда не проявить их, — заметил он.

— А вот и нет! — возразил я, но как-то натянуто, ибо его слова пришлись некстати, и еще больше встревожили меня, и без того недавно обеспокоенного неприятными мыслями.

— Увидишь, — лаконично, но с какой-то жесткостью в голосе произнес он. — Еще до полуночи мы пойдем на дно.

— Так нельзя говорить, — проговорил я. — Зачем же тогда идти навстречу опасности? Суда переживали и не такое!

— Ой ли? — очень тихо произнес он. — Немногие суда возвращались домой после того, через что нам предстоит пройти. Полагаю, ты сознаешь, что менее чем через час мы окажемся в центре урагана?

— Ну что ж, — ответил я, — я-то буду фотографировать. Думаю, если мы уцелеем, мне будет что показать на берегу.

Он как-то странно и горько рассмеялся.