Андре Савиньон - Золотое дно

И я предпочел молчать, хотя и стыдился этого. Но наблюдения свои я продолжал и на море, и на суше.

Однажды, побродив по острову и уже направляясь к пристани, огни которой весело сверкали впереди, я встретил слепого старика. На нем был костюм матроса, подчеркивающий худобу и стройность его еще молодой фигуры. Но глаза его потухли и были покрыты двумя бельмами.

Он шел по набережной, откинув голову назад и постукивая палкой, которой он ощупывал дорогу перед собой. Взглянув на него, я подумал, что, вероятно, он живет на свете один-одинешенек и у него нет ни жены, ни детей, ни братьев — никого.

Иначе он не бродил бы по острову, как слепой заблудившийся пес.

Я встречал его не раз и не два. Почти каждый день сталкивались мы с ним то на набережной, то в порту, то на глухих пустынных улицах, упиравшихся в пустыри, за которыми извивались узенькие тропинки, спускавшиеся между скал к морю.

Жители Уэссана привыкли к слепому и удивлялись только, что он никогда не просит милостыни и не заходит ни в один кабачок, как это часто делают слепые нищие, зная, что в кабачке всегда найдется добрая душа, которая накормит и напоит их.

Кто-то сказал мне однажды, что этот слепой не в своем уме. Он помешался на мысли найти золото на дне моря…

Услышав это, я невольно вздрогнул. Что это за проклятое золотое дно, которое сводит людей с ума и делает из них каких-то мрачных, свирепых волков, лязгающих зубами и подымающих шерсть дыбом, едва только они почуют подле себя еще чей-то живой дух!

Чаще всего слепой бродил по тропинке между скалами, откуда открывался широкий вид на море.

Он останавливался, выпрямлялся во весь рост и жадно вдыхал соленый морской ветер. Иногда он откладывал в сторону свою палку, опускался на землю и полз, царапая руками гранит и водя носом по воздуху… Он был жалок и страшен.

Один-единственный раз я видел рядом с ним живое человеческое лицо. Я узнал еще издали Марию Наур. Она тихонько шла, слегка касаясь его руки, и что-то говорила ему. Он слушал молча, потом громко выругался, замахнулся на нее палкой и ускорил шаги.

Мария грустно опустила голову и пошла назад. Когда она поравнялась со мной, я поздоровался с ней. Она удивленно подняла на меня большие темные глаза и прошла мимо.

Смущенный и обиженный, я пошел следом за слепым, избегая, однако, подходить к нему слишком близко. Я уже знал, что он не выносит чужого присутствия и что палка его в таких случаях бьет наотмашь, не разбирая, куда она попадает.

До меня доносилось его глухое бормотанье… не то он пел что-то, не то декламировал… Я не мог разобрать слов.

Меня заинтересовало, куда же он держит путь? Тропинка уже подходила к самому обрыву и ползла вниз, исчезая между скалами и появляясь снова, как извивающаяся змея. Старик шел, ощупывая палкой дорогу. Но вот его палка уже скользнула над обрывом, секунда, и он сорвался бы вниз. Я невольно бросился вперед, и в тот же миг железная рука схватила мою руку и сжала ее тисками.

— Луарн! Луарн!

Дыхание его обжигало мне лицо. Он еще раз повторил: «Луарн»… на этот раз уже тихим шепотом, как будто собирался сказать мне какой-то секрет. Пальцы его так больно впивались мне в тело, что я застонал.

Он на мгновенье выпустил мою руку, и я, отпрыгнув в сторону, прижался к скале.

Слепой взмахнул рукой в воздухе, точно искал меня, и зашептал:

— Чтобы достать золото с корабля, трое отправились в путь. Храбрый Бурри, Плейбср и я. Чтобы достать золото с корабля, трое отправились в путь, Яу! Яу! Островок Кинги. Яу! Яу! Скала Ихние у Груэна…

Потом он снова крикнул:

— Луарн!

И… Луарн появился снизу, выпрыгнув со дна обрыва.

Я едва успел спрятаться за скалу.

Луарн дрожал от бешенства. Зубы его были стиснуты. Он схватил слепого за плечи, потряс его и прохрипел:

— Замолчи. Или я задушу тебя.

Но слепой повторил упрямо:

— Луарн…

— Молчи…

Все, что произошло потом, длилось одну секунду… Отрывистое проклятье, короткая борьба, пронзительный крик и… тело слепого, описав в воздухе дугу, исчезло в пространстве.

Я прижался к скале так плотно, как будто собирался влиться в нее… Я знал, что если только Луарн заметит меня, то я сейчас же последую в пропасть за слепым. Но Луарн, глухо ругаясь, пробежал мимо, прыгая как коза, вниз по тропинке, и нагнулся над отмелью, где лежало распростертое тело слепого. Он поднял его и швырнул в шлюпку, качавшуюся у берега. Сильным пинком ноги он оттолкнул шлюпку далеко в море, и она заныряла между волнами, исчезая в темноте. Издалека донеслось еще жалобное бормотанье слепого:

— Яу!.. Яу!.. Яу!..

Я шел домой в ужасе и смятении.

Подлое преступление Луарна лежало на моей совести, как будто это я сам совершил его… Молчать об этом преступлении и прикрывать негодяя было нельзя — это я отлично понимал сам, но… выдать Луарна — это значило обречь самого себя на такую же участь, какая постигла слепого. Я мучился сомнениями и боролся с собой, поглядывая на убийцу, который как ни в чем не бывало весело посвистывал, разгуливая по палубе «Бешеного». Физиономия этого человека, смуглого, почти черного, с короткой бычьей шеей, низким лбом и острыми, глубоко запавшими глазами, казалась мне теперь еще более омерзительной. Я знал, что Менгам взял Луарна на борт «Бешеного» только за его совершенно исключительную силу и что вся команда «Бешеного» ненавидит «лисью морду», но тем не менее убийца все-таки расхаживал среди нас, как член нашей семьи, как наш товарищ…

На следующий день после преступления, поздно вечером, я вышел на палубу, и первым, кого я увидел там, был Луарн. Он сидел на корточках, спиной ко мне, и молча возился около воздушного насоса. Я долго не мог понять, что он там делает, пока не услыхал наконец легкого шума и не увидел, что он просверливает ножом в разных местах каучуковую трубку, которая прикрепляется к шлему водолаза.

Наутро, выбрав минуту, когда на палубе не было никого, кроме меня и Менгама, я молча показал ему эту трубку. Он внимательно осмотрел ее и позвал Корсена.

Тот с первого взгляда понял, в чем дело, и ласково положил мне руку на плечо.

— Ты спас мне жизнь, мальчуган. У нас тут не принято осматривать снаряжение водолаза, прежде чем спустить его на дно… И, не укажи ты эти дырки, я бы задохся, как рыба на песке… Как ты заметил, что трубка испорчена?

Я пробормотал:

— Я видел, как ее портили.

— Кто?

— Луарн.

И я рассказал все, в уверенности, что сейчас же разразится буря и Луарн вылетит с «Бешеного» как пушинка.

Но, к моему удивлению, Менгам и Корсен только переглянулись между собой и велели мне молчать об этой истории. Возмущенный, я уже открыл рот, чтобы рассказать и об убийстве слепого, но Менгам сухо оборвал меня на первой же фразе: