Луи Жаколио - Грабители морей

Ингольф едва не лишился чувств, услыхав этот неожиданный вопрос, но быстро пересилил себя и, насколько мог, оправился.

— Нет, это так… ничего… пройдет, — отвечал он. — У меня всегда после сильного волнения делается сердцебиение… это уже давно… Вы видите

— мне уже и лучше.

К счастью, офицеры и матросы были в это время уже на своих местах, так что последнюю часть разговора слышал один только Надод. Красноглазый издали наблюдал за молодыми людьми, наблюдал внимательно, как хищный зверь, подстерегающий добычу. Можно было подумать, что их лица напоминали ему что-то знакомое, и он старался теперь припомнить, что именно… Услыхав их вопрос, так поразивший Ингольфа, Надод тоже сделал жест изумления, но этот жест не был замечен молодыми людьми, так как Красноглазый стоял от них далеко, возле самого борта.

Впрочем, капитан не дал им времени на размышление и пояснил, что ему дано простое гидрографическое поручение, не имеющее ничего общего с погоней за знаменитым корсаром…

— Знаменитый корсар! Вы делаете этому гнусному разбойнику слишком много чести, капитан, называя его корсаром… Мне очень жаль, что вам не поручено померяться с ним, потому что, имея такой сильный корабль и такой прекрасный экипаж, вы без труда избавили бы нас от этого бандита.

Эти слова пребольно укололи Ингольфа. Рыцарь в душе, хотя и упавший очень низко по стечению неблагоприятных обстоятельств, он всегда страшно страдал при мысли о том, как все честные люди должны его презирать. Каково же было ему теперь молча выслушать эпитет гнусного разбойника — и от кого же? От человека, спасшего ему жизнь!

— Милостивый государь — сказал он с неуместным, быть может, волнением в голосе, — вы забываете, как он отличился в войне с Россией и как плохо отблагодарили его за это в Швеции. Как знать, быть может, обстоятельства против воли толкнули его на этот путь… Многие флотские офицеры и сейчас жалеют, что ему не дали чина, вполне им заслуженного во многих кровавых боях… Всему виной зависть начальства и слабодушие короля… После войны его выбросили вон, как ненужную вещь, а когда он заявил протест, объявили его вне закона. Он вынужден был защищаться… Вот почему, господа, я и назвал его корсаром.

— Безумец! Он выдает себя с головой! — в ужасе бормотал Надод, слушая товарища.

Действительно, Ингольф к концу этой самозащитительной речи сильно разгорячился. Голос его дрожал, в нем слышались ноты негодования. Очевидно, он и сам спохватился, что поступает неосторожно, потому что вдруг оборвал свою речь и прибавил в виде пояснения и поправки:

— Разумеется, я его не оправдываю, я только доискиваюсь смягчающих обстоятельств, что, впрочем, нисколько не помешает мне сразиться с ним при первой же встрече.

К удивлению Надода, речь капитана произвела на незнакомцев совсем не такое впечатление, какого Надод ожидал и опасался. Молодые люди, со свойственным их возрасту великодушием, были сильно взволнованы речью капитана, которую приписывали лишь чувству справедливости, в нем заговорившему, и один из них сказал:

— Слыша от вас, капитан, подобное суждение, мы, пожалуй, готовы взглянуть другими глазами на этого авантюриста, которого нам до сих пор описывали лишь самыми мрачными красками.

— Прибавлю еще, господа, что Густав III хотел поступить с ним как с пиратом, хотя сам же выдал ему крейсерский патент. Капитан Вельзевул отказался выдать корабль лишь после того, как узнал об этом намерении.

— От Густава III все станется… С вашей стороны, капитан, очень хорошо, что вы защищаете оклеветанного.

С этими словами молодые люди крепко пожали Ингольфу руку.

— А о том, как мы потом пиратствовали, — молчок! — глухо пробормотал ужасный Надод и ухмыльнулся:

— Посмотришь, какой благочестивый рыцарь наш «капитан Вельзевул»!

Ингольф поймал усмешку товарища и понял ее значение, но ограничился тем, что презрительно посмотрел на него, как бы говоря:

— Подожди, я еще с тобой за это рассчитаюсь!

Урод сейчас же перестал ухмыляться: он знал, что на капитана находят такие порывы гнева, что он бывает опасен. Один уж раз капитан его чуть не задушил, и Надод не имел ни малейшего желания повторять опыт.

В эту минуту на «Сусанне» — так называлась хорошенькая яхта — послышались веселые крики:

«Ici, Фриц! Ici! Вот я тебя палкой!»

Все взглянули на палубу яхты, по которой весело прыгал огромный белый медведь. За медведем с хохотом гонялись матросы.

— Фриц принялся за свои штуки! — со смехом вскричали молодые люди.

— Ведь он их, пожалуй, заест, — сказал Ингольф, думая, что медведь вырвался из клетки.

— О, что вы, нет: он смирен, как ягненок, и верен, как собака. Мы его еще медвежонком достали в Лапландии и сами вырастили. С тех пор он от нас не отходит и всегда ложится у наших ног. Когда мы поехали к вам на помощь, его пришлось запереть, так как он непременно желал сесть к нам в лодку, а это нам только бы помешало. Его, вероятно, выпустили, а так как он слышит наши голоса, то и желает прийти к нам, а матросы дразнят его и не пускают. Только им это не удастся — он непременно прибежит сюда.

— Белые медведи очень дики и злы, — заметил Ингольф. — Вероятно, вам стоило большого труда его приручить?

— Вовсе нет. Первым делом мы позаботились отучить его от мяса, так как в противном случае его нельзя было держать на свободе. Для этого мы ему несколько раз предлагали кусок свежего мяса, обвитый железной проволокой с заостренными гвоздями. Медведь бросался на мясо и в кровь раздирал себе пасть и лапы. Часто проделывали мы этот опыт, но кровожадность пересиливала в нашем медведе боль, и он по целым часам возился над куском, возбуждавшим его аппетит. Наконец мы придумали раскалить сетку добела. Когда медведь бросился на лежавшую в сетке говядину, он страшно обжег себе морду, язык и лапы, так что целый месяц после того прохворал, но цель на этот раз была достигнута: выздоровев, медведь с тех пор даже и смотреть не стал на мясо; сколько его ни приманивали говядиной, он постоянно отворачивался. И теперь

— стоит ему близко поднести к носу мясо, как он заворчит и убежит. Мы можем быть вполне спокойны, что он не убьет никого для того, чтобы съесть.

Тем временем Фриц, видя, что матросы отовсюду заступили ему дорогу, не долго думая полез на грот-мачту и, пройдя, словно акробат, по грот-рее, которая, благодаря близости обоих кораблей, соприкасалась со снастями «Ральфа», спустился по веревкам снастей брига на его палубу.

Самый ловкий матрос не мог бы сделать лучше.

С радостным ворчанием огромный зверь бросился к своим хозяевам и стал ласкаться к ним, точно собака…

— Будет, Фриц! Довольно! — сказал один из них и прибавил притворно-сердитым голосом: — Как ты смел прийти сюда без позволения? Пошел назад! Сейчас! Ну! Ступай!