Луи Буссенар - Под Южным Крестом

– До свидания, сеньор, прощайте и примите мои извинения. Поверьте мне, вы никогда не забудете вашу встречу с доном Бартоломео де Монте.

Пьер ле Галль и Фрике направились в контору торговца людьми. Это место, где велись торги «человеческим скотом», на первый взгляд, не выглядело отвратительным, а напротив, поражало изысканностью убранства. Пьер ле Галль, хорошо разбиравшийся в данном вопросе, утверждал, что помещение с затейливой деревянной обшивкой, с роскошными фарфоровыми вазами и цветами, с мебелью красного дерева, напоминает каюты первого класса трансатлантического парохода.

Но все эти массивные двери из красного дерева открывались в грязные коридоры, где теснилось множество людей, терзаемых паразитами, одетых в жалкие лохмотья, истощенных болезнями, голодом и лишениями; все эти бедняги ожидали скорой отправки в дальние страны.

Военнопленные из провинций Южного Китая или рыбаки с побережья, похищенные пиратами, – все они стали собственностью «торговцев людьми», у которых имелись эмиссары в каждом порту. Именно эти бедолаги составляли добрую треть «эмигрантов». Ко второй трети относились те несчастные, которые умирали с голоду в родном краю и прельстились на лживые посулы вербовщиков, восхваляющих чудеса Эльдорадо, что зовется Островами Чинча.[14] В последнюю треть входили иностранцы – и вряд ли это добавит чести европейскому обществу, которые сами отыскивали китайских дельцов, открывавших им двери в официально разрешенные игорные дома. Тысячи игроков, мечтающих испытать удачу! Что же происходило дальше? Девяносто процентов из них спускали все свое состояние за несколько дней. Тогда китайские дельцы предоставляли проигравшимся кредиты, кормили их, а затем, когда наступал роковой час расплаты, должники становились заложниками этих кровавых ростовщиков, которым португальский закон предоставляет право лишать свободы за долги.

Следует заметить, португальское правительство, руководствуясь благими намерениями, внимательно следило за так называемыми «добровольно нанимающимися» рабочими и старалось, насколько это возможно, смягчить судьбу эмигрантов. Но разве можно требовать от разорившихся должников свидетельство о месте рождения, когда торговцы получают от тридцати до пятидесяти франков «за голову»? И когда «прокурадор», португальский судебный чиновник, приходил и спрашивал у несчастных, по своей ли воле нанимаются они на работу, те неизменно отвечали: «да». Разве кто-нибудь захочет вновь попадать в зависимость от вербовщиков и мандаринов, получивших огромные взятки? Бедняки отлично знали, если они откажутся уезжать, то попадут в лапы безжалостной триады палачей: мелкие чиновники, посредники и мандарины будут мучить их до тех пор, пока не прозвучит фатальное «да».

Но если десять тысяч китайцев, ежегодно уезжающих из Макао в Кальяо, и пять тысяч рабочих, отправленных в Гавану, испытывают на себе грубое обращение новых хозяев, то французские колонисты Гайаны, Антильских островов или Кохинхины обращаются с работниками вполне по-человечески, и кули, услышавшие, что имеют дело с французами, покидают родину с неизменной готовностью. К несчастью, те, кто попадают в наши владения, составляют ничтожное меньшинство.

Итак, как было сказано раньше, Пьер ле Галль и Фрике прибыли в Макао по поручению некой французской компании в поисках сотни рабочих. Друзья должны были объяснить труженикам, что им улыбнулась удача.

Судно, нанятое для транспортировки эмигрантов, оказалось кораблем смешанного типа, водоизмещением в восемьсот тонн; оно было оснащено тремя парусными мачтами и машиной в двадцать лошадиных сил. Корабль был построен в Америке, но из соображений деликатности судовладелец наделил судно китайским именем. Оно звалось «Лао-Цзы». Кроме того, капитан велел нарисовать на корме огромный глаз, призванный уберечь команду от сглаза, – подобные рисунки украшают китайские джонки. На этом весьма эфемерная связь корабля с Поднебесной заканчивалась.

Все формальности, связанные со вступлением кули во владение, были улажены, и все документы, касающиеся погрузки рабочих, подписаны обоими французами. Откупщик, который, следует заметить, уже выплатил по пятьдесят франков за каждого китайца своему посреднику и триста франков вербовщику, выстроил кули перед португальским прокурадором. Колониальный судья спросил у каждого желтолицего работяги, уезжает ли тот по своей воле: «да» или «нет»? Большая часть тех, кто во время предыдущего «допроса» ответили «нет», поспешили утвердительно качнуть головой, чтобы поскорее освободиться от постыдной опеки хозяев «Барракона». Нередко из пятисот китайцев, опрошенных португальским уполномоченным, сотня работников в принципе отказывалась уезжать. Но, увы, после более или менее продолжительного пребывания в перевалочном пункте несчастные становились много сговорчивее.

Кули, согласившиеся на отъезд, вновь на неделю помещались в «Барракон», после чего колониальный судья задавал им все тот же вопрос. Некоторые китайцы продолжали колебаться и ждать чуда, вопреки уготованной им судьбе. Из уст других звучало весьма категоричное «да». В конце концов, человеческий груз размещался в трюмах, и на следующий день после подписания контрактов прокурадором судно готовилось поднять якорь. Документ, составленный на двух языках, китайском и португальском, подписывали китайские чиновники, а затем заверяли уполномоченный короля и консул Испании. Приблизительно такой договор выглядел следующим образом:

«Я, такой-то, родившийся в… числа… года… нанимаюсь на работу и обязуюсь трудиться по двенадцать часов в сутки (количество рабочих часов во французских колониях равнялось всего лишь семи) в течение восьми лет на службе у владельца сего контракта. На это время я обязуюсь отказаться от любой свободы.

Мой наниматель берет на себя обязательство кормить меня, ежемесячно выплачивать мне четыре пиастра (20 франков) и вернуть мне свободу в день, когда истечет срок данного контракта».

В обычное время цена китайца – если говорить на языке откупщиков, отправлявшихся в Кальяо, на Кубу или же на острова Гуано, – составляла триста пятьдесят долларов (1,750 франков) и складывалась из следующих цифр: как уже было сказано, пятьдесят франков получал посредник и триста – вербовщик; четыреста франков взимал «Барракон», пятьсот требовал капитан и еще пятьсот – торговое агентство, расположенное в пункте прибытия. Итого – 1,750 франков. И если бы хоть что-нибудь из этих денег перепадало работникам, нанявшимся добровольно, – нет, вся прибыль оседала в карманах бесстыжих барыг проклятого полуострова.