Уилл Генри - Красный буран

Перевернув труп пехотинца носком сапога, он понял, в чём дело. На шее мертвеца висел серебряный крест, тонкая цепочка которого тускло посвечивала в уходящем свете.

— Ай-яй! — воскликнул Перес. — Точно, Маленький Волк.

Отрубать левую руку — одну кисть или по локоть — было отличительным признаком племени шайенов, которого не следовало смешивать с обычаем их родичей сиу — перерезать горло от позвонка до позвонка. По этим признакам здесь, на мёртвых телах Мьюлшоу-Крик, Перес различал личность убийц так же безошибочно, как если бы был свидетелем резни. Таким же образом мог он догадаться и о личности их предводителя — по почтению, оказанному солдату-католику. Все степные индейцы побаивались человека, носившего крест, хотя никто из них не почитал его так неуклонно, как Маленький Волк. Он был, вероятно, самым жестоким мясником среди Режущих Руки, но его личным талисманом был крест, и потому он никогда не выходил на военную тропу без знаменитого серебряного креста длиной в целый фут — креста, который был его излюбленным амулетом.

— Надеюсь, вы, ребята, уже кончили дрыгаться, прежде чем потеряли свои пальцы, — проговорил Перес, быстро отворачиваясь от хижины. Сделав это, он обнаружил, что Малыш Кентаки всё ещё с любопытством поглядывает на неподвижно распростёртые тела. — Я говорил, что тебе придётся привыкать к телам на снегу, ты, трусливый вороний корм. Двинули. Пора испаряться отсюда, прежде чем шайены не отправили нас боевым топором в дорогу по тому же билету, что и этих ребят.

Прежде чем сделать паузу, Перес оставил пять миль между собой и станцией. Он вёл Малыша Кентаки весь этот путь в поводу, невзирая на опасность индейского нападения и на взрывную мощь бурана. Дело было не в чувстве жалости к измождённому коню. Он шёл пешком потому, что знал — лошади удастся восстановить дыхание только после пятимильной прогулки шагом. И знал, что в лошади был его единственный шанс проделать оставшиеся тридцать пять миль до форта Лоринг. Без Малыша Кентаки, который доставит его туда, Перес останется лежать точно таким же белым холмиком на тропе в форт Лоринг.

Выгул отнял час ценного времени, но по истечении его конь перестал всхлипывать, вдыхая воздух, а отмёрзшая левая нога скаута ожила по крайней мере по колено.

Он скормил коню остатки галет, влив половину оставшегося виски коню в горло вслед за бисквитом. Прикончив флягу сам, он расседлал коня, сняв седло, патроны, парфлеши, карабин Даффи, собственные кольты. Всё это он быстро спрятал, пометив место, до скорого возвращения.

Оставив только винчестер с обоймой пуль внутри, он вскочил на коня, пустив его по тропе самой быстрой побежкой, на которую были способны налитые свинцом ноги жеребца. Малыш Кентаки ответил ему всеми остатками сил своего большого породистого тела, но, всё же тронувшись в путь, он шёл неровно. Ощущая перебои в биении его большого сердца и неровный трепет лёгких у себя под ногами, Перес знал, что едет уже на мёртвом коне.

Всадник не оставляет тени во время бурана, но, когда Перес пустился в путь, одолевая эти последние мили по тракту на Вирджинию-Сити, за ним следовали неотступно не одна, а тридцать одна тень.

Пятью милями позади, на станции Мьюлшоу, шайен по имени Маленький Волк неподвижно стоял с боевым отрядом, разглядывая свежие следы человека и лошади. Оставшаяся северная стена конюшни сохранила следы от скрывавшего всё бурана. Они вели на юг по тракту Вирджиния-Сити, исчезая в глубоком снегу.

Присев на корточки перед ними, трогая пальцами и нюхая впадины, внимательно прищурив глаза, скорчился умудрённый воин. То был сущий карлик, не выше холки малого пони, Тонкаша — Красная Мышь — лучший из шайенских следопытов.

— Акичита? — лаем раздался вопрос Маленького Волка.

— Нет. Не солдат, — маленький человечек дёрнул плечом. — Белый скаут.

— Давно?

Опять высохший воин дёрнул плечом.

— Кто может сказать? След остывший.

— Запах есть?

— Немного.

— Значит, сегодня? Он прошёл здесь сегодня?

— О, сегодня точно.

— Если его лошадь устала, мы можем его поймать?

— Почему нет?

— Тонкаша сказал: «Почему нет», — отозвался Маленький Волк, обращаясь к ожидавшим воинам. — Пошли. Пошли за ним.

В течение секунды возле обгорелых стен станции Мьюлшоу снова никого не было.

Зимний бал для младших офицеров был событием, отметившим пик светского сезона в форте Лоринг, допустим избитое выражение, но ведь то был заурядный бал.

Форт Лоринг вырос. Он не был уже аванпостом на опасной Границе, не был пристанищем для горстки измотанных солдат, отражающих тысячи враждебных индейцев, роившихся на старом пути, вдоль тракта Талисман. Конечно, Красное Облако, Неистовая Лошадь и Сидящий Бык — всё это были знакомые имена. Конечно, обозы поселенцев, пытаясь подняться по закрытым для них порогам реки Паудер, по-прежнему садились на «краснокожие» подводные камни, ограждающие её протоки. Но не в форте Лоринг. То было далеко, за целые дни пути, где-то на этой безумной Северной Тропе. Кажется, её называют трактом на Вирджинию-Сити? Что-то вроде этого. Ну, неважно. То было за пределами форта Лоринг — за миллионы миль — ну, в общем, за двести двадцать шесть. Какая разница.

Сейчас, в одиннадцать тридцать ночи, 24 декабря, величайшим событием был бал младших офицеров. Всё шло превосходно. Огни, смех, шампанское, танцы; статные мужчины в форме, красивые женщины, аромат духов в воздухе. Вся радостная атрибутика гарнизонного бала в Сочельник сверкала и отдавалась эхом в мерцающих окнах. Что до того, что за окнами завывал жесточайший за последние десять лет буран, врываясь в ровные усилия военного оркестра? Ведь был Сочельник!

За двести тридцать шесть миль к северу Сочельник пришёл и в другой гарнизон. Там тоже были огни — мерцание одинокой печки в опустевшей ротной кухне. Там были и женщины, но они не блистали красотой и не танцевали. Они сидели сжавшись, неподвижные, словно глиняные куклы, ожидая в недрах порохового погреба боевого клича, который означал бы, что индейцы прорвались за ограду, и послужил бы сигналом для взрыва, который разнесёт брёвна погреба в мельчайшие щепки.

Там были мужчины в форме, но не блещущие выправкой, и они не смеялись. Они «откапывались». Они отбрасывали снег, засыпавший снаружи брёвна ограды, чтобы не дать притаившимся сиу ворваться внутрь поверху, по кромке растущих сугробов. Откапывались с молитвами и проклятиями. С проклятиями, потому что никто из них не нашёл в себе смелости отправиться за помощью в форт Лоринг; потому что эта Коллинз выпустила вон своего чернобородого любовника; потому что из всех мужчин, способных остаться в живых, единственный шанс на это принадлежал человеку, который завёл майора Стейси в гибельную ловушку и довёл их до нынешнего безнадёжного положения. С молитвами о том, чтобы Господь в эту ночь рождения своего единственного Сына возлюбленного избавил бы их от краснокожей опасности, что нависла там, за пеленой бурана.