Джеймс Купер - Прерия

— Остановитесь, Поль, — прервала его Эллен, кладя руку на его рот с фамильярностью, достаточно опровергавшей его заверения. — Нашей тайне не грозит никакая опасность со стороны этого доброго старика. Я уверена в этом, я вижу это но его глазам, но его ласковым словам.

— Наша тайна… Эллен, разве вы забыли?..

— Нет, я ничего не забыла. Но, повторяю, вам нечего опасаться этого честного Траппера.

— Траппер? Так это Траппер? Дайте руку, старина, мы скоро подружимся, потому что наше положение сходно.

— Сходно? — повторил старик, глядя на атлетические формы молодого человека, который стоял небрежно, но не без грации опираясь на свое ружье. — Для того, чтобы ловить животных в западни и сети, нужно меньше силы, чем ловкости, и потому я принужден заниматься теперь этим делом. Но молодой человек, как вы, мог бы заниматься другим делом, более подходящим и для вашего возраста, и для ваших сил.

— Я? Я никогда не ловил в западню ни мускусных крыс, ни мускусной кабарги, — не говоря уже о других животных. Но должен сознаться, я стрелял иногда в этих темнокожих дьяволов, хотя куда лучше было бы поберечь порох и дробь. Нет, нет, старик, меня не интересует ничто, что пресмыкается по земле.

— Чем же вы добываете себе средства существования? Ведь в здешних местностях мало чем можно добыть пропитание, если отказаться от законного права людей на лесных зверей.

— Я ни от чего не отказываюсь. Если медведь мешает мне идти, он скоро перестает жить на свете. Лани уже несколько познакомилось со мной. А что касается буйволов, то я убил их больше, чем самый знаменитый мясник в Кентукки.

— Так вы умеете стрелять? — спросил Траппер; и его маленькие впалые глаза оживились и, казалось, заблестели новым огнем. — У вас верная рука и быстрый взгляд?

— Рука? Словно добрый стальной клинок! Взгляд — быстрее полета пули, пронзающей косулю. Мне хотелось бы, чтобы было светло и чтобы пролетали на юг стаи две ваших белых лебедей или уток с черными перьями. Эллен или вы выбрали бы самую красивую из птиц, — клянусь честью — через пять минут от одной только моей пули птица полетит вниз головой. Я презираю ружье, заряженное дробью, и ни одна душа не может сказать, что видела его у меня в руках.

— Хорошо, мой мальчик. Славный молодой человек, — сказал Траппер, глядя открытым, довольным взглядом на Эллен. — Должен сказать, что тебя нельзя винить за то, что ты назначаешь ему свидание. Скажи-ка, мой мальчик, попадал ли ты когда-нибудь оленю между рогами, когда он бежал? Тише, Гектор, тише, старина. Он настораживает уши, лишь только услышит название какой-нибудь дичи. Попадал ли ты когда-нибудь так в животное, когда оно делало большой прыжок?

— Ты бы уж лучше спросил меня, старик, ел ли я когда-нибудь. Я убивал оленей во всякое время, но только не тогда, когда они спят.

— Очень хорошо, очень хорошо! Вас ожидает долгая, счастливая, честная карьера, слышите? Я стар, истощен, никуда не годен; но если бы мне предложили начать жизнь сызнова, избрать себе возраст, местожительство… я знаю, что все это не зависит от воли людей, но если бы это было возможно, я сказал бы: «Двадцать лет и пустыня». Но скажите мне, как вы сбываете шкуры?

— Шкуры? Я никогда не брал ни одной шкуры с оленя, не вырвал ни одного пера у гуся. Правда, я убиваю их время от времени на пищу или чтобы поупражнять пальцы, но, утолив голод, я бросаю остатки волкам прерии. Нет, нет, я держусь своей профессии: она дает мне больше, чем все шкуры, которые я мог бы продать по ту сторону Большой реки.

Старик задумался на минуту, потом сказал, покачивая головой и как бы продолжая свои размышления:

— Я знаю только одну профессию, которая могла бы быть так выгодна…

Молодой человек прервал его. Он взял в руки оловянный ящичек и подал его старику, открыв крышку. Из ящика распространился чудесный запах чистейшего меда.

— Охотник за пчелами, — быстро проговорил Траппер. Очевидно, он был знаком с этой профессией, но в то же время был несколько удивлен, что молодой человек, на вид такой смелый и решительный, мог заниматься таким делом. — На границах это довольно прибыльное занятие, но в открытых местах, не думаю, чтобы оно много давало.

— Вы полагаете, что рой не всегда находит дерево, на которое он мог бы сесть? Что правда, то правда: иногда мне приходилось ходить за десятки и сотни миль, чтобы добыть такой мед, как этот. А теперь ваше любопытство удовлетворено, чужестранец, и, я надеюсь, что вы отойдете в сторонку, пока я буду рассказывать всю остальную историю этой молодой девушке.

— Напрасно, совершенно напрасно, ему не следует уходить, — быстро проговорила Эллен. — Вы не можете сказать мне ничего такого, чего не мот бы слышать весь свет.

— Да? Ну, пусть осы зажалят меня до крови, если я хоть что-нибудь понимаю в женских капризах. Что касается лично меня, Эллен, то я не обращаю внимания ни на кого и ни на что на свете и готов, если вы того пожелаете, отправиться к месту, где ваш дядя, — если вы можете так называть человека, который, я готов поклясться, ничто для вас, — распряг своих лошадей. Я готов сказать ему, что думаю теперь так же, как и год тому. Скажите одно слово, и я отправлюсь к нему. И мне все равно, понравится ему это или нет.

— Вы так горячи и вспыльчивы, Поль Говер, что я не знаю, как мне быть с вами. Как можете вы говорить о том, что пойдете к моему дяде и его сыновьям, если знаете, как важно, чтобы они не видели нас вместе?

— Разве он сделал что-нибудь, отчего может краснеть? — спросил Траппер, который не сдвинулся ни на дюйм со своего места.

— Нет, нет. Но существуют причины, по которым его не должны видеть… Эти причины не могли бы повредить ему, если бы они стали известны, но их нельзя еще выяснить. Итак, дедушка, если вы подождете вон у тех ив, пока я выслушаю, что Поль хочет сказать мне, то я приду проститься с вами, прежде чем вернусь в лагерь.

Траппер, по-видимому, удовлетворился довольно бессвязными объяснениями Эллен и медленно удалился. Отойдя на такое расстояние, что не мог больше слышать разговора, завязавшегося между молодыми людьми, старик остановился и стал терпеливо ожидать возможности подойти к ним. Судьба молодых людей все более и более интересовала его. То ли благодаря таинственным отношениям, очевидно, существовавшим между ними, то ли из-за чувства сожаления к двум существам, таким молодым и — как он думал по простоте своего сердца — так достойным любви. Его верная собака лениво поплелась за ним, потом снова улеглась у ног своего хозяина и вскоре уснула, уткнувшись, по обыкновению, головой в траву.

Так непривычно было видеть человеческие фигуры в пустынных местах, где столько жил Траппер, что он не мог отвести глаз от еле видной в темноте молодой пары. Чувства, давно не испытываемые им, охватили его. Присутствие людей будило воспоминания, волнение, на которое, как он думал, уже не было способно его честное, но вовсе не нежное сердце, и в воображении его стали вставать различные сцены из прошлого. Воображение увлекло его, но поведение его верной собаки внезапно вернуло его к действительности.