Джудит Тарр - Господин двух царств

Нико не хотел понимать. Он был настроен против. Он начинал злиться, побледнел.

Ее рука потянулась, чтобы разгладить его морщины, но Мериамон удержала ее. Но она не смогла удержать свое сердце, сломилась и расплакалась.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Не сомневайся в этом ни на миг. Когда я смогу вернуться, я вернусь. Обещаю.

— Ты вернешься? Вернешься ли ты когда-нибудь?

Она заглянула в серое зеркало его глаз. Там были видения.

— Да, — сказала она. — Я вернусь. Я умру в стране Кемет, в Черной Земле, где родилась.

Нико вздрогнул так, что кровать затряслась. Но его нрав был сильнее благоговения.

— Может быть, я найду другую женщину. Может быть, мне будет уже все равно, вернешься ли ты.

— Может быть, — согласилась она спокойно и холодно.

Он вскочил на ноги.

— И тебе все равно? — закричал он.

Она подняла на него глаза. Вспомнила, как впервые увидела его: тень в неверном свете, явственно качающаяся. Тогда была боль от ран и изнеможения. Теперь снова была боль, и если раны были сердечные, тем глубже они были.

Но не глубже, чем ее собственные.

— Твой брат будет царем Египта, — сказала она. — Ты знаешь об этом?

— Что?! — Она выбила его из равновесия.

— Я видела, — сказала она. — Твои глаза как магическое зеркало.

Он зажмурился.

— О боги! Я бы хотел возненавидеть тебя. Тогда все было бы гораздо проще.

— Ты меня даже не боишься.

Глаза его распахнулись.

— С чего бы?

Она согнула палец. Ее тень выступила вперед. Ухмыльнулась в лицо Нико.

Он ответил такой же ухмылкой. Тень обиженно закрыла пасть.

— Это твой настоящий вид, — спросил он у тени, — или есть другой, в котором ты родился?

Тень покосилась на Мериамон. Глаза ее смеялись.

Мериамон не видела ничего смешного. Ее сердце рвалось с Александром в Азию. Ее тело рвалось остаться с этим бесстрашным глупцом и не отпускать его никуда.

Она не знала, как быть. Вряд ли она сумеет… он никогда…

А почему бы и нет?

Она стояла. Они возвышались над ней оба — тень и человек. Она протянула руку, прижала ее к груди Нико. Она смотрела ему прямо в глаза, она надеялась.

— Я отправляюсь с Александром, — сказала она. — Ты отправляешься со мной.

— А если нет? — Он удивленно поднял брови.

— Ты поедешь.

— Как? Заставишь меня своей магией?

— Потому что ты меня любишь.

— Если ты меня любишь, останешься в Египте.

— Нет, — сказала она.

Если он глуп, то решит, что она его не любит. Он вырвется, разгневается и убежит.

Он поднял руку. Тень насторожилась. Он взял ее руку, повернул ладонью вверх. Там еще оставался след от камешка, поранившего ее по дороге в Сиву. Наверное, он никогда не исчезнет. Это будет напоминанием.

— С такой волей ты могла бы править миром, — сказал он.

— Это Александр, — ответила она.

— И ты. — Он выглядел рассерженным. Обиженным. — Что мне сделать, чтобы заставить тебя понять?

— Идем со мной.

— Вернемся ли мы?

Ее сердце дрогнуло. Она сохранила бесстрастное лицо.

— Я же сказала, что да.

— Тогда ладно, — сказал он. — Если мы вернемся, и ты обещаешь — своим торжественным словом, — что мы будем жить в Александрии и строить ее, и делать ее прекрасной…

— И будем там как цари?

— Как простые добрые горожане, — ответил он. — Ты обещаешь?

— Клянусь своим именем, — ответила Мериамон.

— Тогда я иду, — сказал Нико. Его гнев испарился. Его улыбка цвела и сияла. — Мы будем величайшей армией из всех, какие когда-либо были. Наш царь — величайший из всех царей. Мы пройдем от горизонта до горизонта. Мы завоюем весь мир.

«По крайней мере, — подумала Мериамон, — солидную часть его».

Она закрыла напоминание о боли. Она ее больше не видела. Нет. Когда придет другой день, не тот, что озарял небо сейчас, и она будет стоять в другом Великом Доме, в Зале Двойной Истины, судьи будут взвешивать чистоту ее сердца.

Она улыбалась, широко, как она заметила.

— Мы завоюем мир, — согласилась она. — Завтра. Сегодня ночью… что еще от ночи осталось…

— Сегодня ночью, — сказал Николаос, — мы завоюем Египет.

«Честно, — подумала Мериамон. — Египет, в конце концов, завоевал Македонию. И снова завоюет, и снова — пройдут года и миры».

Даже Взвешиватель Сердец назвал бы это справедливым.