Луис Ламур - Походный барабан

Хатиб ухмыльнулся при виде моего изумления:

— Он был построен как убежище от Дария, может быть, дайламитами, а может, и… кем?

Древний город с древней обителью на горе, куда люди больше не приезжают. Потом Хатиб указал костлявым пальцем на следы на земле — свежие следы:

— Нет… Быть не может!

Мы вчетвером пересекли небольшую долинку и поднялись к разрушенной стене. Ворот не было уже, только пустая арка и башни по сторонам, с которых уже обваливались камни. Наши лошади нащупывали путь между камней своими изящными копытами.

Под широким, пустым небом, с которого тучи сбежали, словно рассеянная отара овец, лежали пустынные улицы, стояли дома без крыш; стук копыт отдавался в развалинах гулким эхом. За рамкой арки стоял храм, балансируя на буром склоне — одинокая колонна, словно призывающий к вниманию палец, указывала в небо… А потом раздался дробный стук других копыт, и мы остановились.

Мы ждали.

Дюжина всадников и Махмуд.

По собственной воле Айеша шагнула им навстречу, подняв голову и раздувая ноздри.

— Махмуд! — мой вызов звонким эхом отразился от стен. — Махмуд! Ты и я… один на один… ну!

— Я тебя убью, школяр! Я всегда был лучшим бойцом!

Айеша шагнула к ним; она знала свое дело, эта юная дама, так же, как в тот, давний уже день, в бою против князя Юрия.

Он помчался на меня, плащ развевался за плечами. Он всегда был хорошим мечником. Я отразил его удар, но это его не обескуражило, он развернулся и снова кинулся в атаку. Он поднял клинок, а мой в этот миг оказался слишком низко. Вот его меч, ускоряясь, пошел книзу, и на его лезвии неслась смерть.

— Я — Кербушар, — выкрикнул я фразу из нашего прошлого, студент и винопийца!

Видимо, его мышцы невольно застыли на миг, скованные воспоминанием и неожиданностью. Мой клинок поднялся, а его — ударил, но сила удара была потеряна, и его меч без вреда скользнул по моему.

Но мой колющий удар пробил его защиту; мы взглянули прямо в глаза друг другу, а потом его падающее тело вывернуло меч у меня из руки, и он грянулся спиной о камни, неотрывно глядя на меня снизу вверх.

Сойдя с седла, я положил руку на рукоять меча.

— Когда ты вытащишь этот клинок, — проговорил он, — я умру.

— Да, Махмуд.

— Ты всегда превосходил меня. Какой же я был дурак, что заговорил с тобой в тот день, в саду у Гвадалквивира. «Студент и винопийца…» Я запомнил эти слова.

Он не отрывал от меня взгляда.

— Как часто я вспоминал их! Как я ненавидел тебя!

Моя рука сжала рукоять меча.

— Вытаскивай же его, — прохрипел он, — вытаскивай — и будь ты проклят!

И я вытащил меч.

Мы остановились на большой дороге, там, где солнце положило свою горячую белую ладонь, и наши четыре лошади беспокоились от жары.

Позади нас, в несколько милях, лежал Хамадан, красивый белый город посреди плодородной, прекрасной равнины. Говорили, будто давным-давно, под другим именем, он был столицей Мидии; но сейчас мне это было все равно.

Мы с Хатибом стояли напротив моего отца; рядом с ним была Зубадия.

— Значит, здесь? — спросил отец. — Здесь расходятся наши пути?

Две недели прошло с тех пор, как умер Махмуд на склоне Соломонова Трона; две недели, за которые мы спустились с гор и добрались до Хамадана. Отсюда отец поедет в Басру, что на берегу Персидского залива.

— А потом что? — спросил я.

— Свой корабль и широкое море… И люди моей породы.

— Ты найдешь их там?

На его суровом загорелом лице вспыхнула улыбка, обнажив крепкие белые зубы.

— Где есть море, — сказал он, — там есть и корсары… Или пираты, если угодно.

Когда умер Махмуд, там, на склоне горы, мы встали плечом к плечу, двое Кербушаров, готовясь биться с остальными, но у них не было охоты встретиться с нашей сталью — слишком многие уже умерли.

— Мой путь ведет в Хинд, — сказал я, — в Раджастан.

— А мой — снова в море.

Он посмотрел на меня, понимая неизбежность того, что я делаю.

— Две недели у меня был сын…

— Мы встретимся снова. Где бы ты ни был, когда-нибудь я найду тебя снова.

Мы разделили кошельки с золотом, полученные от Масуд-хана и Синана. Я отдал отцу двух кобылиц. На одной из них Зубадия доедет до Басры. Ее родина — вблизи Персидского Залива.

Мы пожали друг другу руки выше запястья, по римскому обычаю, и на миг каждый заглянул глубоко в глаза другому.

— У тебя глаза твоей матери, — сказал отец грубовато, а потом улыбнулся и добавил: — Но кулак с мечом — от меня!

— Там моя судьба, — я качнул головой в сторону Хинда, — ты понимаешь?

— Иди, — ответил он, — таков путь сыновей, и так лучше. Нож оттачивают на камне, сталь закаляют в огне, но человека могут отточить и закалить только люди.

И тогда мы уехали, и, отъехав уже далеко, я оглянулся: они все ещё стояли на месте и глядели, не отрываясь, нам вслед.

Айеша нетерпеливо переступала ногами, вскидывая голову и грызя удила. Эта кобылица всегда любила дорогу.

Хатиб ждал, обратясь лицом к востоку.

— Сундари! — прошептал я. — Сундари, я иду!

Я иду!

Меня всегда очень занимал период истории, о котором говорится в «Походном барабане», и я с таким удовольствием писал роман и проводил исследования, связанные с ним, что намереваюсь продолжить рассказ о Кербушаре еще, по крайней мере, в двух приключенческих книгах, охватывающих последующие несколько лет; в первой из них будет описан путь Кербушара в Хинд (Индию) в поисках Сундари.

Названия местностей, заглавия книг, авторы и даты соответствуют историческим фактам; описания мест и людей основываются на лучших современных и исторических источниках, а также на личных наблюдениях. Иногда, в целях ясности повествования, я использовал названия городов и местностей, употребляемые сейчас.

К сожалению, история в том виде, в каком её преподают в наших школах, совершенно игнорирует две трети мира, ограничиваясь лишь Средиземноморьем, Западной Европой и Северной Америкой. О Китае, Индии и мусульманских странах в ней не говорится почти ничего, хотя они внесли в нашу цивилизацию огромный вклад, да и сейчас представляют собой силы, с которыми нам приходится иметь дело сегодня и придется иметь завтра и которые нам поэтому неплохо было бы понимать лучше.

Одним из лучших способов введения читателя в любую историческую эпоху является исторический роман.

Абу Юсуф Якуб. Унаследовал отцовский трон в 1184 году и правил около пятнадцати лет.