Иван Кратт - Великий океан

— Добро пожаловать, Леонтий Андреянович! — сказал Баранов, разглядывая старого знакомца. — Почитай, все десять годов не видались?.. Серафима! — негромко окликнул он через дверь домоправительницу. — Свари нам пуншу!

И капитан-лейтенант, почти не пивший спиртного, тоже не мог отказаться. Он мог в любую минуту предъявить бумагу Главного правления, смять, уничтожить старика. Для этого надо было только сделать ревизию. Но даже заявить о ней у него сейчас не поворачивался язык.

Чтобы подогреть себя, он начал говорить о Россе. Он рассказал о свидании с комендантом президии Сан-Франциско, о своих впечатлениях от самой колонии, подчеркнул ее убыточность, пунктуально и длинно изложил все, по его мнению, недостатки и промахи тамошнего правителя.

— Господин Кусков по моей инструкции там поступает, — ответил Баранов спокойно. — А коли что от себя делает, — честь и хвала ему. Мужик он с головой и нашего доброго имени не уронит. Земля ж там на рубеже с католическим величеством, сами изволили видеть, сударь… Что до бобров и прочего — я уже писал господину Булдакову: и колодезь вычерпать можно, ежели без остановки брать воду. У нас на Росс один расчет — хлеб. Только для того потребны люди, а у Кускова сорок человек всего с алеутами. День и ночь о том думаю…

Баранов говорил медленно и так же медленно ходил по зальцу. Низенький, в черном сюртуке, совсем облысевший и сутулый, он все же не производил впечатления дряхлого старика, каким изображали его в Санкт-Петербурге. Прежний умный, проницательный взгляд, уверенная речь, маленькие, заложенные за спину руки…

Гагемейстеру показалось, что Баранов уже знает или догадывается об истинной цели его приезда и вот-вот сейчас заявит сам. Капитан-лейтенант даже поднялся, чтобы утвердительно кивнуть головой. Но Баранов допил свой пунш, поставил на очаг толстостенный стеклянный стакан, взял картуз.

— Пойдем, Леонтий Андреянович, — сказал он добродушно. — Покажу перво-наперво магазеи. Все ревизоры должны начинать с оных.

Гагемейстер поспешно надел треуголку. От чувства бессилия перед Барановым он даже побагровел. Но возразить ничего не смог.

Александр Андреевич проводил его на склады, сам отпирал тяжелые замки, показывал шкуры морских бобров и котов — сотни тюков, лежавших уже не один год, показал наполовину пустые провиантские магазины.

— Так вот и бьемся, — заявил он, хмурясь. — Котов и бобров на сотни тысяч пиастров без дела лежит, а людям иной раз есть нечего… Без расторжки с иноземцами нельзя на один Петербург расчеты строить. Да и втридорога выходит. Теперь на Росс вся надежда!

В крепости по-прежнему были закрыты ворота, стоял караул, на палисаде темнели пушки. Индейцы Котлеана опять напали на отряд промышленных, валивших деревья возле редута св. Духа, двоих серьезно ранили.

Часовые, завидев еще издали правителя, брали ружья на караул. Гагемейстер с неудовольствием заметил, что одеты они кто во что горазд, иные даже в лаптях и армячишках. «Сброд!» — подумал он раздраженно, обходя выбоины, наполненные водой после недавнего дождя. Он вышел в одном мундире, продрог и торопился вернуться с ненужного сейчас осмотра. Он сам укажет, когда и что надо сделать.

Однако он ходил и ходил за Барановым и только часа через два, промочив ноги, злой вернулся на корабль. Там он сразу заперся в своей каюте и начертал на бумаге план дальнейших действий.

Первым пунктом стояло: затребовать у правителя Баранова генеральный отчет по расторжкам и тратам за все годы, с описью приобретенных и отпущенных товаров, и отдельно расходы по селению в Калифорнии. Вторым: представить переписку с Кантоном, королем Сандвичевых островов, с доктором Крулем, Кусковым и испанскими властями. И третьим: послать Хлебникова описать все заведения Ново-Архангельска, редутов и близлежащих мест. А также объявить по крепости, что полномочный ревизор Главного правления Российско-американской компании капитан-лейтенант Гагемейстер приступил к исполнению своих обязанностей.

В крепости все оставалось по виду таким же, каким было до прихода «Кутузова», но прежняя размеренная жизнь нарушилась. Все так же работали на верфи, в мастерских, школьники занимались в классах, алеуты и зверобои уходили на промысел, достраивалась у озера больница, новый поп Тихон наспех служил обедню и торопился на берег ловить палтуса. Однако во всем чувствовалось ожидание каких-то событий.

Никто ничего не знал, но то, что готовый к отплытию «Суворов» неожиданно задержан в гавани, что капитан-лейтенант публично объявил о ревизии, заставило людей почуять неладное.

Только Баранов относился ко всему спокойно. Он отправил требуемые книги и бумаги на корабль, велел Николке переписать отчет — донесение Главному правлению, отосланный в Санкт-Петербург перед приездом Гагемейстера, сам обходил с Хлебниковым ближайшие заведения.

— Начальства в Петербурге много, всем места не хватает, — ответил он Серафиме на ее молчаливое осуждение скоропалительных действий Гагемейстера. — Скоро на покой пойду. Только бы человека подходящего найти. Павла растил…

В первый раз заговорил с ней о крестнике. Женщина торопливо ушла в свою горенку. Истинное горе не забывается… Тихая, большая, опустив голову на сильные мужские руки, она до вечера просидела у окна.

Раза два Гагемейстер встречался с правителем на корабле. Здесь, в своей каюте, среди подчиненных, он чувствовал себя уверенней, однако не настолько, чтобы решиться на последний шаг. Знакомясь с бумагами, опрашивая людей, видя широкий размах начинаний и дел хозяина российских колоний, он понимал, что доносы лживы, придирка к запущенности отчетов — чистая глупость. Он был достаточно умен, чтобы не видеть, чего лишится компания, да и вся Россия с уходом Баранова. Но он также понимал, чего от него хотят, а давняя приниженность перед правителем и зависть маленького к большому грызли его честолюбивую душу.

В первое же посещение Барановым корабля капитан-лейтенант снова заговорил о претензиях калифорнийского губернатора и о том, почему правитель в таких важных делах не имеет мнения Департамента иностранных дел.

— Доверие, господин главный правитель, — заявил Гагемейстер, стоя за узеньким столиком, на котором лежали бумаги, — кое правительство делает компании, предоставляя управлению ея столь обширные пограничные страны, налагает на нее обязанность избегать всего вообще, могущего нарушить доброе согласие с соседственными державами…

— А сие, господин капитан-лейтенант… — Баранов поднял голову, удобнее облокотился на ручки кресла, — сие — дело Главного правления в Санкт-Петербурге. С министрами сноситься чести лишен. Действую же по воле правления и на основании высочайших привилегий, пожалованных компании. И по малому моему разумению льщу себя уверенностью, что законов держав не нарушаю.