Нина Строгая - В аду

– Вижу, вы в добром здравии, сударыня, – довольный, улыбнулся Кестер и, протягивая руку, подошел к баронессе.

– Еще очень слаба, – прошептала Карен.

– Тебя никто не спрашивает, – грубо буркнул он и знаком приказал Карен удалиться.

Поддерживая рукою живот, Карен неуклюже поднялась и медленно направилась к выходу. Анна же, проигнорировав предложенную Кестером поддержку, нащупала набалдашник прислоненной к постели трости и встала, опершись на нее.

– Могу я посмотреть, хорошо ли справился доктор? – спросил Кестер, опускаясь перед Анной на одно колено. Баронесса хотела было отстраниться, но мешала кровать, а Кестер уже медленно поднимал подол ее платья. И когда взору его представилась обрезанная чуть ниже колена, аккуратно замотанная в некоторых местах пропитанной кровью тканью культя, он чуть не зарыдал, настолько прекрасным показалось ему это зрелище. Нежно обхватив искалеченную ногу двумя руками, он медленно погладил ее снизу вверх. Анна тихо застонала – ей в свою очередь хотелось кричать. Она смотрела на Кестера, как на сумасшедшего, и не удивилась бы, если бы он тут же впился зубами и отгрыз кусок от ее ноги.

– Что же вы? Прекратите, сейчас же, – Анна попыталась оттолкнуть Кестера, но тот поймал ее руку и поднес к губам. Будто бы пронзенная током, Анна вздрогнула и резко отдернула руку, а после что было сил ударила барона по щеке и тут же, ожидая немедленного жестокого ответа, закрыла лицо ладонями. Однако ничего страшного не произошло, кроме того, что Кестер одернул подол ее платья, поднялся и быстро вышел из покоев.

– Как же я хочу ее, Гриффит. Еле держусь, – хриплым голосом исповедовался Кестер другу, который встретил его в анфиладе.

– Так что ж не взял?.. Сейчас?

– Я не могу так.

– Это с каких же пор? Помню, я с трудом оторвал тебя от ее горячечного тела.

– Наверное, не смог бы и тогда. Не знаю, не понимаю, что со мной… И она… она как будто изменилась, тебе не кажется, Гриффит? – затравленно посмотрел на друга Кестер, – Так похудела, но вместе с тем будто стала еще краше – сильнее, выше. И этот ее взгляд… Он прожигает меня насквозь. Нет, это невозможно, – когда такие глаза…

– Так не смотри на нее. Разверни, – засмеялся Гриффит.

– Но я хочу смотреть! – с отчаяньем выкрикнул Кестер.

– Не понимаю… Ты говоришь, что не можешь выносить ее испепеляющего взгляда, и при этом все же хочешь смотреть на нее и… и чтобы она смотрела на тебя? – недовольно ухмыльнулся Гриффит.

– Хочу, – но чтобы это было… чтобы с другим лицом, другими глазами…

– Не проще ли тогда найти другую женщину? – с тем же недовольством продолжал Гриффит.

– Мне не нужна другая, – печально ответил Кестер.

Чтобы спокойно подумать о настигших его странных внутренних переменах, о той власти, которую вдруг возымела над ним молодая вдова, а также избежать бесконечных жестоких шуточек Гриффита, которые в свое время веселили изрядно, настраивали на нужный хищный лад, но сейчас почему-то только усугубляли подавленное состояние, Кестер поднялся туда, куда мало кто забредал, – в самую высокую башню замка, – и забился там в самый темный угол. За бароном, не имея ныне никакой возможности для общения, поскольку сам он более не звал ее к себе, напротив, завидев лишь, гнал прочь, тихонечко кралась Карен.

Она с трудом поднялась по крутой, плохо освещенной, скользкой лестнице и вошла в низкое, прорезанное бойницами помещение.

– Чего тебе? – усталым голосом, не глядя на сестру, спросил Кестер.

– Отпусти ее, – Карен жаль было Анну, но еще больше девушка переживала за себя. Покорно сносившая братские ласки – скорее пытки, нежели милость и благость, она не могла допустить мысли, что он больше никогда не обратит на нее внимания, никогда не посмотрит на нее своими прекрасными ледяными глазами.

– Вы все сговорились, наверное? Изводить меня сегодня, – Кестер обратил на сестру такой желанный ею взор.

– Она такая добрая и… слабая. Она не выдержит здесь, не вынесет этого зла, – Карен шагнула навстречу вынырнувшему из темноты брату. – Не мучай ее, Кестер, прошу тебя…

– Да ты что себе позволяешь, тварь? – он грозно двинулся на Карен, вытесняя ее к выходу. – О каком таком зле ты бормочешь, несчастная?! Ты, наверное, совсем потеряла рассудок?

Рассудок Карен и вправду был поврежден еще со времени той страшной казни, которую ей пришлось наблюдать. С трепетом, с отчаянием девушка продолжала:

– Ты приказал мне прислуживать Анне. Но скоро… скоро я не смогу делать этого. Лекарь сказал, вот-вот начнутся роды, на свет, наконец, появится наш ребенок…

– Наш ребенок?! – прорычал Кестер, готовый взорваться от бешенства. Он хотел немедленно задушить сестру, однако не мог заставить себя прикоснуться к ней из-за владевшего им отвращения. – Да если я услышу хоть один только его писк, то утоплю выродка в помоях! И тебя вместе с ним! Убирайся!.. Убирайся и не попадайся мне больше на глаза!

Несколько шагов назад от грозного Кестера – и вот уже Карен ступала по лестнице: плотной пеленой застилали глаза слезы, отекшие, дрожащие ноги не чувствовали опоры; из-за тусклого освещения девушка не могла различить крутого пути и в какой-то момент оступилась и, не удержав равновесия, не успев даже крикнуть, упала, кубарем покатилась вниз. И так жутко колотились о каменные ступени голова ее, руки и ноги, которыми в начале пути она пыталась за что-нибудь ухватиться.

Некоторое время спустя Кестер, наткнувшись на толстое, бесчувственное тело сестры и глянув в ее широко открытые, с чуть тлеющими еще остатками жизни глаза, в брезгливой гримасе скривил лицо, перешагнул и покинул мрачные стены башни.

Он вышел на освещенный ярким солнцем двор и плотно прикрыл за собою тяжелую, скрипучую дверь. Кестер решил последовать совету Гриффита и не смотреть на Анну, по крайней мере, спереди. «Она подчинится, – думал Кестер, – Я заставлю ее», – и не верил сам себе.

Анна почти не выходила из своих покоев, и даже когда врач сделал ей протез и посоветовал больше двигаться, тренироваться в ходьбе, не стремилась покидать обжитой своей роскошной клетки. Да у нее, на самом деле, и не было в том особенной необходимости.

Самая свежая и вкусная еда, любые лакомства, которые только можно было достать, в изобилии присутствовали на столе баронессы. Каждый день заменялись и пополнялись огромные блюда с тающей во рту, нежнейшей вырезкой, щекочущими острыми ароматами нос сырами, сочными хрустящими фруктами, всевозможными сладостями и, конечно же, кувшины, до краев наполненные выдержанным положенные сроки в подвалах замка вином.

Однако затворница не могла в полной мере оценить вкуса предлагаемых ей деликатесов, поскольку почти не притрагивалась к еде. Отщипывая и отламывая лишь небольшие кусочки, она думала, что и этим уже совершает грех: представляла себя какой-то жалкой тварью, животным, лижущим руки хозяина-монстра.