Нина Строгая - В аду

Однако затворница не могла в полной мере оценить вкуса предлагаемых ей деликатесов, поскольку почти не притрагивалась к еде. Отщипывая и отламывая лишь небольшие кусочки, она думала, что и этим уже совершает грех: представляла себя какой-то жалкой тварью, животным, лижущим руки хозяина-монстра.

Портниха уже нашила для Анны целый ворох изумительных новых нарядов из самых дорогих, заграничных тканей, на которые, однако, баронесса старалась не смотреть, дабы избежать соблазна примерить все эти великолепные платья, коими доверху были набиты огромные сундуки, посему же приказала слугам задвинуть вместилища роскошных одежд в самые дальние углы покоев.

Впрочем, была все-таки одна радость, в которой Анна никак не могла себе отказать. Так часто, как она желала, большая деревянная ванна, уставленная по краям множеством толстых свечей, наполнялась водой. И всякий раз, в ужасе отводя глаза от своей почти вдвое усеченной конечности, баронесса надолго погружала в воду белое, ставшее почти прозрачным тело и предавалась унылым думам. Анна чувствовала, понимала, что кошмар, в который она попала, еще не закончился и что самые страшные ее страдания еще впереди. А могло ли быть иначе? Могла ли она избежать пленения? – часто задавала себе вопрос баронесса. Быть может, после той злополучной встречи с Кестером ей следовало бы немедля вскочить на лошадь и мчаться во весь опор к границам страны, вместо того, чтобы дрожать в старом склепе, ожидая такой предсказуемой, такой очевидной развязки?.. А хотела ли она бежать, на самом деле? А сейчас, случись у нее возможность выбраться из логова барона, поспешила бы она сделать это? – Вот в чем заключалась главная мука Анны. Она чувствовала, что не способна противостоять своему врагу, и не потому, что боялась за свою жизнь, нет. Уж теперь-то Анна с радостью распрощалась бы с нею, только вот не своими руками, этого баронесса никак не смогла бы сделать сама, у нее просто не хватило бы сил, как не хватало на то, чтобы бороться с одной своей страшной внутренней слабостью. Каждый раз, когда Анна слышала шаги за дверью, сердце ее начинало бешено колотиться в ожидании появления Кестера. И каждый раз она облегченно вздыхала, когда на пороге появлялся слуга с очередным дымящимся блюдом или портниха, желающая снять новые мерки. Тогда Анна благодарила Господа за то, что тот в очередной раз избавляет ее от этой изощренной, жестокой пытки – видеть, чувствовать своего убийцу (Анна была уверена в том, что Кестер прикончит ее рано или поздно, но прежде вырвет из груди ее еще живое, доброе сердце и высосет по капельке душу, тонкую и чистую), который заставляет испытывать не только страх и боль, но вместе с тем новое, неудержимое и неподвластное жуткое чувство. Анна хотела было поговорить об этом с Карен, но та уже очень давно куда-то запропастилась, как сквозь землю провалилась, – никто не мог найти ее, и тревожно-тоскливое состояние баронессы от этого только усиливалось, страшные и далеко не беспочвенные подозрения терзали ее непрерывно.

Как-то, как это часто теперь случалось, ночью Анна проснулась в холодном поту. Ей снился сон, в котором красивый, ощетинившийся волк рвал на части ее ногу, а она лишь слабо отмахивалась, не имея возможности отогнать хищника. Очнувшись и схватившись за ногу, чтобы унять боль, баронесса сжала руками пустоту и в тот же миг громко и протяжно завыла, как тот зверь из ее кошмара, и тяжело опустилась на подушки. Так, издавая то вой, то стоны, то похожее на детское хныканье, она пролежала почти полночи, а затем, поняв, что не заснет, прицепила кое-как протез и, опираясь на одну здоровую, родную конечность и две свои крепкие деревяшки, Анна подошла к уставленному яствами столу: резким движением наполнила вином украшенный драгоценными камнями стеклянный кубок и залпом осушила его, а после второй и третий сосуд; подцепив ножом внушительный кусок утиной грудки, отправила его в рот и, не прожевав полностью, принялась за гроздья винограда и яблоки. С каждым съеденным куском баронесса ощущала, что голод ее только нарастает, и утолила его лишь тогда, когда попробовала, понадкусывала от всего, что было на столе. После этого короткого стихийного пиршества она, уже порядком захмелевшая, проковыляла к раскрытому настежь сундуку, из которого призывно вываливались новые наряды. Выбрав из вкусной груды расшитое золотом темно-красное, бархатное платье, Анна, не желая звать на помощь служанку, довольно долго пыталась в него облачиться. В конце концов, затянув кое-как шнуровку, порядком уставшая и отвыкшая от подобных действий, прямо как была, заползла обратно на кровать и сразу заснула.

На следующее утро Анна пребывала в еще большей тоске-печали, которую усиливала никак не проходящая головная боль, как будто большая птица мощным, тупым клювом долбила в затылок, а также душераздирающее зрелище, которое баронесса наблюдала из выходившего во внутренний двор замка окна в своих покоях. Свора хрипящих, захлебывающихся слюной волкодавов со всех сторон яростно набрасывалась на старого бурого медведя, прикованного цепями к каменной стене. Несмотря на внушительные размеры и грозный рык, несчастному животному не удавалось отогнать от себя рычащую стаю, и время от времени какая-нибудь из собак отхватывала от мишки кусок мохнатой шкуры.

Поглощенная своими переживаниями и страданиями медведя, Анна не сразу расслышала стук в дверь.

– Войдите, – громко сказала баронесса, не отрывая глаз от происходящего во дворе жестокого действа, и тут же пожалела о том, что дала такое разрешение, ибо почувствовала, что к ней приближается тот, кого она так давно и с ужасом ждала.

– Я вижу, вы все-таки начали есть, – довольный, улыбался Кестер, подходя к Анне. – Очень хорошо, ведь иначе вы скоро совсем растаете, а мне бы этого совсем не хотелось, – ласково мурлыкал он.

«Подлый… подлый, умелый притворщик», – думала про себя Анна.

– Освободите медведя, барон, – тихо произнесла она.

– Как скажете, сударыня, – Кестер стоял почти вплотную к Анне. Не раздумывая долго, он быстрым движением расшнуровался, задрал подол ее платья и, удерживая за шею, не сильно, не грубо, только лишь для того, чтобы максимально обездвижить, вошел в нее. Стараясь не издать ни звука, Анна судорожно вцепилась в руку Кестера, которой тот обхватил ее за талию, однако время от времени с губ ее все же слетали тихие стоны. Когда же он кончил, прижался горячей щекой к плечу баронессы, головная боль ее прошла, все тело дрожало, а лицо было мокрым от слез. И плакала Анна не от того, что Кестер в очередной раз унизил ее, а от того, что осознавала: никогда раньше со своим любимым мужем, что бы тот ни вытворял с нею в порыве страсти, она не испытывала подобного нынешней сладкой, блаженной истоме… Анна плакала от того, что чувствовала: если бы Кестер не прижал ее к себе, она сама прильнула бы к нему всем своим существом, признала бы пред ним свое поражение.