Роже Нимье - Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя

В самом деле, Фонтрайль оставил после себя «Мемуары», которые никто не читает.

Зато бросивший вызов судьбе Сен-Map остался в человеческой памяти благодаря знаменитому роману Альфреда де Веньи.

Сен-Мара схватили и вытащили из-под кровати. Хозяин этой кровати, обитатель Нарбонна, узнал случайно по дороге на мессу о вознаграждении в сто золотых экю за поимку беглеца. Хотя сумма решающего значения для него, разумеется, не имела, его обуял патриотический порыв такой силы, что он бросился с сообщением к страже.

Еще одного заговорщика, Буйона, выволокли из-под стога. К сену, как выяснилось, он отнесся с большим доверием, чем к соотечественникам. Он спас свою шкуру, отказавшись в пользу короля от прав на Седанское княжество, что дало ему возможность мирно окончить свои дни в Понтуазе 9 июня 1651 года, угощаясь булочками с молоком.

В те горестные времена не так худо было иметь собственное княжество за границей. Кто был обладателем Швейцарии, тому ничто не грозило.

Послушаем теперь, о чем беседовали друг с другом король и его министр на двух стоящих бок о бок кроватях 28 июня 1642 года: два шелестящих голоса перед лицом смерти — великой Кастелянши и Распорядительницы покоев, предоставившей шесть месяцев отсрочки одному и одиннадцать другому.

—  Простите, что тревожу ваш сон, дорогой кузен, но Рона такая бурная… Не беспокоит ли она вас ночами? Все плещется, все подтачивает подземелье.

—  Нет, сир, с тех пор как в подземелье явились новые обитатели, мои тюфяки стали мягче.

—  Дорогой кузен, ночью вряд ли стоит думать о Франции. Нам известно, что это ваша единственная забота… с тех пор, как остальные ваши заботы исчезли.

От шпильки, подпущенной королем, Ришелье закусил губу.

—  В эти дни, — ответил он, глянув королю в глаза, — в эти дни, сир, мне б не хотелось отделиться от моей страны. Порой я был ее шпагой. И не был ли я для вас мысленно щитом в Лионе, когда Сен-Map потребовал покончить со мной? Впрочем, судите сами: из меня выжмешь меньше крови, чем из маршала д'Анкра[2]. — И кардинал улыбнулся, словно испытывая жалость к самому себе, отчего сморщились его покрытые нездоровым румянцем щеки.

—  Ах, я давно уже не слыхал щебета господина де СенМара.

—  Его щебет мог стоить королевству трех провинций, а вам — трона.

—  Бедный юноша! Он хвастался тем, что остается со мной наедине на два часа после обеда, а я выяснил, что он всего лишь запирался в гардеробе и читал Ариосто. Нет, нет, — продолжал с жаром Людовик XIII, — он не любил меня, никогда не любил. Он вечно ухаживал за своими руками, завел себе триста пар сапог, но не тех, в которых идут в сражение, а тех, в которых преклоняют колена перед дамами. Черт возьми! Я предполагаю, он предпочитал меня Нинон де Ланкло. — Несмотря на весь свой недуг, кардинал улыбнулся, услышав имя, казалось, хорошо ему знакомое.

—  Да еще вдобавок твердит без конца о мире мне, человеку войны!

—  Сир, существуют две разновидности мира. Одна заключается в поспешном чтении мирного договора, оно завершается прежде, чем перевернуты все страницы, и сводится к тому, чтоб заплатить тем, кому обещали заплатить.

Это был намек на VI и IX статьи секретного договора, подписанного Фонтрайлем и премьер-министром Испании графом-герцогом Оливаресом. Статья VI предусматривала выплату пенсии в двенадцать тысяч экю герцогу Орлеанскому. Статья IX — двадцать четыре тысячи дукатов Сен Мару, чье имя из стыдливости умалчивалось.

— Мир другого рода — это тот мир, который устанавливает спокойствие между народами, и вы своего рода мастер этого мира, ваше величество. Если Господь даст мне еще несколько мгновений жизни, у меня будут добрые вести для французского короля.

Оба на минуту задумались — чета старых единомышленников, привыкших браниться друг с другом: бывалый и нетребовательный солдат и фаворит пятидесяти семи лет — старая упряжка, которая вытащила Францию с грязного проселка на столбовую дорогу истории. Молчание нарушил голос певца: подслащенный розмарином, он звучал у подножия замка:

У красотки Камбале Захватило дух от гнева «Дева!» — слышится во мгле, Повторяют: «Дева! Дева!» Оскорбляют зрелый век. Дядя — сильный человек, Он не даст остаться девой!

Мадам Камбале была любимой племянницей кардинала, для которой четыре года назад он купил Эгильонское герцогство. Из-за этого герцогства и из-за букета, который его преосвященство отцеплял порой от ее корсажа, доброжелательному дядюшке приписывались самые низменные поползновения.

— До чего обнаглели эти южане! — заметил король, довольный тем, что мог перейти к более нейтральной теме, к тому же, подобно всем слабым, но деспотическим натурам, он был падок до разговоров на амурные темы. 

— О сир, все это уже устарело.

— Как бы то ни было, песенки я предпочитаю заговорам. Не кажется ли вам, мой кузен, что мы слишком преуспели во всякого рода грандиозных начинаниях? Может, следует быть осмотрительнее? Большой аппетит — это не всегда полный желудок.

Вместо ответа Ришелье воздел к небесам источенные болезнью руки:

— Усилие изнуряет, но наш труд еще не окончен. В этом «наш» таилась скромность агрессора.

— Впрочем, я как будто жалуюсь, а между тем, путь, проделанный вашим величеством, длиннее. Меня перенесли всего лишь с этажа на этаж, в то время как вы приехали из Нарбонна. Ваш визит для меня — милость, а я осмеливаюсь просить у вас еще об одной милости. Кардинал, просящий милости, — это орел, стучащийся клювом в дверь овчарни.

—  Чего вы желаете, мой кузен? Я уже написал королеве, чтоб дофин и герцог Анжуйский присоединились к вам. Я покидаю вас, но присутствие моих детей докажет, что моя семья видит в вас своего защитника.

—  Не в этом дело, сир, хотя, разумеется, это великая милость. Мне удалось выяснить, что один офицер из числа ваших мушкетеров, человек мне известный, сопровождает вас. Мне бы хотелось заполучить его на ограниченное время.

—  Он ваш! — воскликнул Людовик XIII, который, помятуя о своей слабости к Сен-Мару, уже приготовился к жертвам. — Вам нужен верный человек, чтоб охранять ваших узников до Парижа.

Король сделал ударение на «ваших».

—  Нет, сир, дело не в государственном правосудии, оно всегда относится к прошлому, меня же интересует будущее. Я не сомневался в согласии вашего величества. Я полагаю, этот офицер у вас под рукой.

—  И каково имя мушкетера, в котором нуждается Франция?

—  О, сир, — небрежно обронил Ришелье, — пустяки, обыкновенный дворянин. Кажется его зовут д'Артаньян.