Джайлс Кристиан - Ворон. Сыны грома

Итак, снимайтесь с якоря, поднимайте старый потрепанный парус! Дневной труд еще не близок, ночь простирается перед нами, как океан, залитый светом весенних звезд. И вот мы отчалили…

Если ты верен товарищам, жить тебе до седых волос. Товарищество – это то, что куется честью и клятвой, что крепко, как медвежья хватка, быстро, как корабль-дракон, и мстительно, как море. Предавший товарищей может считать себя мертвецом, а олдермен Эльдред из Уэссекса нас предал.

Парус был поднят, еловые весла сложены. Люди поправляли свое снаряжение. Они водили точильными камнями по лезвиям мечей, терпеливо обрабатывая зазубрины, полученные в бою, и меня успокаивал мерный звук трения, который смешивался с приглушенными голосами и влажным шепотом моря, рассекаемого носом «Змея». Разложив на коленях свои кольчуги, воины отыскивали поврежденные звенья и заменяли их звеньями кольчуг убитых. Двое викингов, пыхтя, поочередно бросали друг другу увесистый мешок с грубым песком (если положить в песок кольчугу и несколько раз ее так подкинуть, песчинки очистят заржавелую чешую, и она станет как новая). Другие смазывали доспехи овечьим жиром, обматывали рукояти мечей свежей кожей и добротной медной проволокой, чинили ремни щитов и натягивали новые шкуры на липовые рейки. Вмятины на шлемах выправлялись при помощи молотков, острия копий затачивались так, что ими можно было выковыривать улиток из раковин, головки топоров закреплялись (негоже, чтобы они отскакивали при первом взмахе). Люди взвешивали серебро, осматривали меха, спорили из-за трофеев. Кто-то ворчал, кто-то хвастал тем, чем пополнился его походный сундук. Мы вычесывали блох из волос и бород, вспоминали былые сражения, преувеличивая собственную удаль, играли в тафл[4], проверяли, хорошо ли у нашего «Змея» законопачены швы, заделывали дыры в башмаках кусочками кожи. Перевязывая раны, мы говорили о друзьях, теперь пивших мед у Одина в Вальхалле, смотрели на чаек в небе и с наслаждением слушали скрип корабля да тихое постукивание оснастки. В нас ни на миг не угасала вера в то, что морской бог Ньёрд благосклонен к тем, кто его почитает: он наполнит наш парус, и на солнечном горизонте скоро появится наша цель – «Фьорд-Эльк».

В самом деле, нам был послан сильный попутный ветер, и мы шли так быстро, что земля саксов превратилась в полоску, зеленевшую на севере. Милостью Ньёрда Сигурд мог за ночь сократить расстояние между «Змеем» и судном, захваченным англичанами. Мы нагнали бы «Фьорд-Эльк» и обагрили бы свое оружие кровью предателей.

Жрец Асгот извлек из промасленного мешка зайца – жалкого зверька, который, видно, с самого нашего отплытия брыкался и царапался что есть мочи. Мех его был мокр от пота, морда окровавлена, а в глазах горел неистовый страх. Зажав одной рукой головенку животного, старый жрец пронзил его грудь ножом. Заяц отчаянно засучил длинными ногами по воздуху. Даже когда Асгот распорол ему брюхо и внутренности вывалились на ширстрек[5] «Змея», зверек лягался так, будто бежал по летнему лугу и надеялся спастись. Вытерев лезвие о шерсть, жрец вложил нож в кожух, затем вырвал и бросил в море бьющееся сердце и темный клубок кишок. Вслед за внутренностями в воду отправилась тушка. Мы смотрели, как волны уносят наше скромное приношение, пока «Змей» не отошел от того места и растерзанный заяц не исчез среди дочерей Ран. Все это время Асгот молил богов благословить нас хорошей погодой. Отец Эгфрит сотворил крестное знамение, чтобы рассеять чары жреца. Наверняка священник просил своего Иисуса помешать колдовству. Я, однако, стоял в отдалении, не желая слышать христианских бредней.

Бой обещал быть жестоким. Мы намеревались сделать из врагов настоящее кровавое месиво, ведь олдермен Уэссекса Эльдред и его первый воин Маугер, эти никчемные сопливые ублюдки, всех нас предали. Эльдред присвоил священную книгу, Библию Иеронима[6], которую мы похитили у короля Мерсии. Теперь уэссексская жаба спешила продать реликвию христиан императору франков Карлу Великому, или Каролусу, как некоторые его называли. Червь, предавший и покинувший нас, мог получить за книгу несметные сокровища, но христианский бог и его миролюбивый сын недостаточно могущественны, чтобы это произошло. Им не под силу защитить Эльдреда от нас, чтивших истинных богов, древних богов, которые и сегодня заставляют небо сотрясаться от грома и поднимают волны вышиною с утес. Я верил, что за день или два мы догоним «Фьорд-Эльк» и подлый враг будет в наших руках, ведь англичане не знали судна и его повадок. А корабли как женщины: трогаешь одну за те же места, что другую, да ответ получаешь совсем не тот. Сигурд изучил нашего «Змея» до последнего дюйма, а его рулевой Кнут знал каждую крупицу соли в каждой волне, что катилась под нами. Скоро мы должны были поймать и уничтожить англичан.

– Христиане славно умеют блевать, – сказал мне Бьорн (его зубы блеснули в солнечном свете). – И рыбы, я думаю, сегодня недурно пообедают.

– Выходит, мы будем есть рыбу с христианской блевотиной, – ответил я по-норвежски, чтобы Кинетрит меня не поняла.

Они с Пендой стояли бок о бок и, перегнувшись через ширстрек, отправляли содержимое своих желудков в море, которое было так спокойно, что Бьярни, брат Бьорна, вычерпывая трюмную воду, спешил не больше, чем корова, которую ведут на убой. Мне доводилось видеть, как «Змей» гнется и вьется, словно морская змея. В такие часы вода непрерывно просачивалась сквозь швы в корпусе. Сейчас погода стояла совсем не та: море было тихо, как озерцо, волнуемое бризом, но и такого волнения хватило для того, чтобы вывернуть желудки англичан. Мои товарищи-викинги скалили зубы, потешаясь над двумя новичками; ну, а сам я жалел Кинетрит и вместе с тем радовался, что смеются не надо мной: в свое время мне тоже пришлось повисеть на ширстреке.

Пенда, англичанин из Уэссекса, был самым кровожадным воином из всех, кого я знал: на моих глазах он перерезал столько валлийцев у замка Диффрин, что трава на лугу вымокла в крови. Теперь же Пенда мутил зеркально гладкую воду своей блевотиной и вовсе не казался свирепым.

– Проклятье! Где это видано – плыть через все море на какой-то щепке! – сказал он, отворачиваясь от борта и проводя по губам тыльной стороной руки. – Варварство!

Я улыбнулся, подумав: «Если мы варвары, то ты благороден, как сто чертей!»

Сигурд поглядел на меня и понимающе усмехнулся: он знал, что не так давно я сам был на месте Пенды. И все же я никогда не называл наш корабль щепкой. Я уважал труд мастеров, которые его построили, потому что мальчишкой ходил в учениках старого Эльстана и научился ценить хорошую плотницкую работу. «Змей» был красавцем. Семьдесят шесть футов в длину, семнадцать в ширину. На него ушло больше двух сотен дубовых стволов, и у каждого борта могли бы усесться шестнадцать гребцов, если б Сигурд не пристроил к корме и к носу площадки для боя, убрав по три весла справа и слева. Всего нас было тридцать три, включая женщину, и, на мой взгляд, нам стало тесновато, хотя и не сказать, чтобы неудобно. Улаф говорил мне, будто однажды (тогда «Змей» был совсем новым, а «Фьорд-Эльк» еще не построили) Сигурд взял на борт двойной отряд из семидесяти воинов: одни гребли, другие отдыхали. Такая многолюдность могла оказаться полезной в бою, но я не представлял себе, как уснуть среди стольких пердящих тел.