Дороти Даннет - Игра шутов

Мастер Баллах торжественно возгласил:

— Наемный оллав — это тимпан сладкозвучный, это знак того, что хозяин дома — знатный, богатый вельможа и к тому же читает книги. Оллав высшей ступени — это ученый, певец, поэт, все в одном лице. В его песнях и сказаниях речь заходит о битвах и странствиях, о бедствиях и приключениях, об угоне скота и захвате добычи, о налетах, о битвах, о любовной игре и о похищениях, о сокровищах и разрушениях, об осадах, пирах и злодействах — и легче слушать, как режут свинью, чем вытерпеть хоть половину всего этого. Я, — добавил господин Баллах с горечью, — оллав самой высокой ступени.

— Ну, так здесь вы попусту теряете время, — заметил Робин Стюарт. — А могли бы заработать кучу денег. Ведь, ради Господа Бога Всемогущего, разве не затем вы сочиняете вирши?

— Как, по-вашему, я заработаю кучу денег, когда закон велит всем говорить только по-английски? — вскипел было господин Баллах, но быстро успокоился. — О'Коффи, который держал школу бардов в наших краях, собрал такую команду для игры в хоккей на траве, что вы бы просто разинули рот. Я был пятнадцатым ребенком в семье, и самым шустрым к тому же — так мне ли было возражать, когда отец и О'Коффи договорились? Пятнадцатым. И самым шустрым…

Мастер Тади Бой Баллах пригладил черный камзол сомнительной свежести, расправил обвисшие серые оборки воротничка и запахнул на коленях запачканные полы длинной мантии.

— Передайте-ка мне эту флягу, а?

Но было слишком поздно. Шквал уже надвигался — спокойную гладь моря прорезал струящийся шрам, и на пути его оказался «Гуден Роос», трехмачтовый галеас, все паруса на котором были подняты. До того момента неподвижная, «Ла Сове» дернулась и неспешно заскользила вперед. Мастер Баллах отхлебнул кларета из кожаной фляги. Стюарт сидел, сложив руки на груди, и вдруг увидел, как качнулась голова О'Лайам-Роу, и пятьдесят весел взвились, закрыв красное предзакатное солнце, и вновь упали в зеркальную зеленую тень.

Весла взметнулись снова, но тень осталась. Для галеры, скользящей по голубым водам Ла-Манша, солнце исчезло, когда тысячетонный галеас приблизился к ней с подветренной стороны.

Галеас был фламандский, с нечищеным днищем, и шкоты поставлены так, что порыв западного ветра подхватил тяжелый корабль и мчал его теперь прямо на галеру. Этот же шквал обрушился и на «Ла Сове». Мастер Баллах уронил свою флягу, сиденья на корме заскользили — галера накренилась, ванты заскрежетали, а решетчатая, в сто пятьдесят футов длиной обшивка ощетинилась, обросла, будто перьями, длинными веслами, которые перепутывались, колотились друг о друга или с грохотом ходили в уключинах. Тень галеаса сгустилась, и капитан, вопя, выбежал на мостик. Гребцы по правому борту вскочили на ноги. Волны нахлынули на опустевшие скамьи, зашипели, загрохотали, и в это мгновение послышался громовой голос О'Лайам-Роу, который вместе с двумя десятками человек скользил по палубе среди шатров, штандартов и открытых сундуков:

— Ключи! Ключи от ножных кандалов, ты, болван, чертов ублюдок!

Стюарт стоял, держась за поручень. Он услышал эти слова и увидел, что галеас, на носу которого скопились люди, бледные от волнения, стал наконец разворачиваться круто к ветру. Но тяжелый корабль не слушался руля. Он повернулся к галере правым бортом и неумолимо надвигался: все паруса его трепетали на ветру. — Полоска воды между двумя кораблями все сокращалась и наконец исчезла совсем: галера содрогнулась от толчка, раздался треск, грохот, невыносимый скрежет. Двадцать длинных весел по правому борту переломились при столкновении, и двадцать острых обломков — веретена из полированного бука и сращенного свинца — вонзились в живую плоть, пригвоздив к скамьям и воров-христиан, и пиратов-язычников. Все замерло, когда корабли сцепились; затем «Гуден Роос», подчинившись наконец рулю, накренился и отошел в сторону, и волны ринулись в пробоину на борту «Ла Сове».

Охваченный паническим ужасом, не представляя, что делать, Стюарт прижался к борту. Он видел, что неопытная, никем не управляемая, потрясенная случившимся, сильно поредевшая команда тоже не знает, что предпринять. Боцман исчез. Капитан, весь мокрый от брызг, держался за грот-мачту и что-то кричал, обращаясь к нависающему галеасу. Ирландцев нигде не было видно — наконец, сделав несколько шагов по скользкой, ходящей ходуном палубе, лучник разглядел О'Лайам-Роу, который спускался с кормы по трапу, и двух черноволосых кельтов, скакавших по главному мостику, задраивавших люки и швырявших в море спутавшиеся, промокшие флаги.

«Ла Сове» начала погружаться. Правый ее борт оставался сухим и крепким, а в пробоину по левому борту с бульканьем и свистом затекала вода. Галеас, повредивший обшивку при столкновении, все еще стоял рядом. Рулевой сумел направить «Гуден Роос» против ветра, но от столкновения корабль вновь сбился с курса. Он неуклюже лежал в бейдевинде и никак не мог удалиться с пути злополучной галеры, а свежий сентябрьский ветер наполнял широкие паруса и неумолимо гнал галеас назад к тонущему судну.

О'Лайам-Роу с ломиком в руке на миг показался на нижней палубе по правому борту и исчез в отделении для гребцов. Пустая затея, продиктованная милосердием. Однако Стюарт устыдился своего бездействия и сам спрыгнул вниз, где его закружило, как щепку в водовороте. Моряки, безмолвные от страха, пробивались к единственной целой лодке, а следом бежали первые раскованные рабы. Стиснутый со всех сторон, Стюарт двигался в толпе, и тут на правый борт с шипением и свистом обрушилась волна. Все разбежались, неистова крича, прикрывая головы руками. В последний раз тень галеаса нависла над кренящимся, оседающим кораблем.

И тогда раздался свисток. Он раздался дважды, а затем прозвучала команда, ясная, краткая, невозмутимая:

— On va faire voile. Cassw trinquet! Timonier, orse [1].

На борту остались еще разумные люди, готовые подчиниться, и Робин Стюарт был в их числе. Стремительно бросились они к бегущему такелажу свернутого треугольного паруса, зависшего высоко в небе. Поспешно размотали канат — и над морской пучиной, среди неистовства разгневанных богов, стали тянуть, собрав все силы, чтобы освободить парус и уловить спасительный ветер. Длинный, змеящийся пеньковый канат развернулся с треском, но парус, крепко привязанный к нок-рее, оставался неподвижным.

Стюарт, не сводя с топа мачты воспаленных глаз, дергал вместе со всеми — еще раз, и еще, и еще. Парус не шелохнулся. Галеас придвинулся ближе. За левым бортом показались головы пловцов. Ялик с правого борта упал в море и перевернулся. Раскаты волн, перекрывавшие и шум ветра, и скрип древесины, и крики раненых сделались громовыми, когда корабли снова сблизились. Стюарт, сдирая кожу с ладоней, тянул канат в изматывающем общем порыве — но все было напрасно.