Георгий Свиридов - Летом сорок первого

– Надо подумать, – ответил Борис неопределенно.

– Почему так нерешительно?

– Не потяну я, – признался Степанов.

– Ты? Не потянешь? – улыбнулся дядя Миша. – Не смеши! У тебя светлая голова! Молодой, не женатый.

– Да я в другом смысле. Семья у нас, сестренки все младше меня, а работаем мы только с отцом, только две зарплаты в доме, на них еле-еле тянем. – Борис смутился и злился сам на себя на то, что приходится говорить на такую не очень приятную тему, открывать то, что стараются в семье как-то завуалировать от чужих глаз.

– Так я тебе и толкую, что пошлем документы, пошлем от завода. Соображаешь? Заводу нужен специалист, тебя посылаем как в командировку за знаниями, естественно, с сохранением основного заработка, – пояснил дядя Миша, – с дирекцией и парткомом я сам уже все согласовал. Жду лишь твоего согласия.

Борис опешил. Он не ожидал такого поворота. День, который ему казался пропал попусту, поскольку в эти самые минуты в Сокольниках без него проходили боксерские соревнования, а на Москве-реке состоялся заплыв, а потом пройдут лодочные гонки, – этот самый день вдруг засиял всей своей красотой и значимостью.

– Да я, что!.. Разве же против? Со всем, как говорят, своим согласием и радостью! – Борис подскочил, обхватил старого мастера, поднял и закружил. – Сегодня и у меня исторический день, дядя Миша! Спасибо вам!

– Пусти, чертяка окаянный! Задушишь! – Главный энергетик еле высвободился из его цепких рук. – Не меня благодарить надо, а власть нашу народную. Теперь я имею твое согласие и больше ничего не надо, сам со всеми бумагами управлюсь, ты только не теряй времени зря и начинай готовиться к вступительным, чтоб не срезали.

– Сегодня же возьму в библиотеке нужные книги и засяду, – пообещал Борис.

– Сегодня книг не возьмешь, поскольку воскресенье и наша заводская библиотека закрыта. Возьмешь лишь завтра, а списочек книг я тебе уже заготовил, – дядя Миша достал из внутреннего кармана сложенный листок и протянул его Борису. – Тут главные учебники и нужные пособия. А сейчас, юноша, давай-ка устроим перерыв на обед, который нам полагается по закону. У меня в портфеле кое-что есть на зуб.

– И у меня, – сказал Борис. – Мама пирожков с картошкою и капустою напекла, а молока я по дороге купил.

Дядя Миша расстелил газету на скамье и стал выкладывать из портфеля бутерброды с ветчиной, осетриной, сыром, рядом поставил термос. Борис развернул сверток и скромно прибавил свои домашние пирожки, подрумяненные, аппетитные.

– Почему же мы пируем без музыки? Почему радио молчит? – удивился дядя Миша. – Ты выключал его?

– И не включал, – признался Борис, открывая бутылку с молоком.

– Так не годится, радио надо слушать.

– Молодой, исправлюсь, – весело ответил Степанов и, сорвавшись с места, прошелся колесом, разбежался по цеху, подпрыгнул, сделал оборот вперед, потом прошелся на руках, и, вскочив на станок у стены, где висел черный круг репродуктора, воткнул вилку в розетку, и сразу же мелодия военного марша ворвалась в цех. Играл духовой оркестр. Борис поднял руку и, подражая диктору, произнес:

– Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем важное известие! Борис Степанов будет учиться в высшем учебном заведении!

«Совсем еще мальчишка! Ишь чего на радостях вытворяет», – ласково улыбнулся в усы главный энергетик и еще подумал о том, что Степанов чем-то напоминает ему давнего дружка Витьку Орла. Отважный был буденовец! Всю Гражданскую они были вместе, рядом в бою и на отдыхе. Горазд на всякие лихости. А погиб он как-то по-обидному, в самом конце двадцатых, в Средней Азии. Заманили их, группу конников, басмачи в горный кишлак, прямо на засаду. Когда спохватились, поздно было. Приняли ребята неравный бой. А когда два эскадрона, поднятые по тревоге, примчались в тот кишлак, поздно уже было. Лежали они, окровавленные и бездыханные, в пыли, обагряя землю своей кровью, зверски исполосованные и истыканные саблями и ножами. Видно, и мертвых их басмачи не жалели, вымещали на них злобу и ненависть свою... И еще подумал старый буденовец о том, что нынче-то время светлое и мирное, что у Бориса большие перспективы и ждет его жизнь хорошая впереди.

Музыка вдруг оборвалась, смолкла, и, как бы подтверждая слова Бориса, послышался знакомый голос диктора Юрия Левитана. Только звучал он как-то необычно строго, сурово и тревожно.

– Внимание! Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем важное правительственное сообщение.

Борис застыл на месте, полный недоумения и той непонятной тревоги, которая исходила от взволнованного голоса Левитана. К репродуктору спешил и главный энергетик, хмурый и озабоченный. Степанов спрыгнул вниз и стал рядом:

– Что произошло, дядя Миша?

– Тише, – тот поднял вверх указательный палец. – Слушай.

С правительственным заявлением, обращением к советскому народу выступал народный комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов. Голос у него был твердый, и в то же время он с трудом скрывал внутреннее волнение. То, что он сообщал, заставило сразу же и дядю Мишу, и Бориса, и миллионы советских людей, застывших у радиоприемников и репродукторов, как-то острее почувствовать свою причастность, свою неразрывную связь с родной землею, со своим государством и всем тем, что зовется кратким и очень емким словом – Родина.

Молотов сообщал, что сегодня на рассвете, в четыре часа, внезапно, вероломно, без объявления войны, бомбардировав Киев, Минск, Львов, Вильнюс, Севастополь и другие города, гитлеровские войска вторглись на территорию нашей страны. Фашистская Германия в одностороннем порядке, без всяких на то поводов со стороны Советского Союза, разорвала мирный договор о ненападении и начала активные военные действия. Пограничные войска и части Красной Армии сдерживают натиск превосходящих сил врага. Бои идут на всем протяжении западной границы, от Балтики до берегов Черного моря...

Борис слушал наркома иностранных дел и мысленно завидовал своему товарищу Сергею Закомолдину, Сережке с Арбата, и невольно признавал его правоту. Тот еще четыре года тому назад, по окончании техникума, звал его, Бориса, с собою идти поступать в московское пограничное училище, утверждая, что быть пограничником – значит находиться на самом переднем крае, на главном рубеже обороны страны. А там всегда есть возможность и отличиться и проявить себя, если, конечно, в твоей груди бьется мужественное сердце орла, а не цыпленка.

Вспомнил он и о письме, которое недавно получил от Сергея. Тот писал, что служит на самой границе, что ездил в Минск на первенство пограничного округа, победил, выиграл все бои и стал чемпионом. И еще Борис думал с завистью о том, что лейтенант Сергей Закомолдин уже восьмой час воюет, проявляет геройство, может быть, гранатой подбил танк или сбил меткими выстрелами самолет, может быть, получил ранение и, перевязанный, продолжает командовать, не покидает окопа – он-то, Борис, хорошо знает дружка! – и старшие начальники, может быть, уже заполняют на его имя ходатайство о награждении боевым орденом... А у него, у Бориса, тут на заводе что? Выполнение важного задания для метро? Нет, на этот раз он приложит все усилия, пройдет все инстанции, но обязательно добьется своего. Надо действовать, действовать с самого первого дня, не тянуть, как было в ту, в финскую, войну. И вслух произнес: