Самуэлла Фингарет - Знак «фэн» на бамбуке

Глава I

ПУТНИК В КРЕСТЬЯНСКОМ ПЛАТЬЕ

Чем ближе к городу, тем дорога становилась людней. Хоть и сыпал с утра мелкий дождь, будто сеяли воду сквозь частое сито, – да разве непогода способна остановить намеченные дела? Шли пешие. Брызгая комьями грязи, проносились конные. Колёса крестьянских телег натужно катились по вязкой размытой водой колее. Возницы недвижно сидели среди тюков и корзин, завёрнутые в накидки, сплетённые из травы. Рядом с навьюченными ослами и мулами вышагивали погонщики в широких травяных шляпах, заменявших бедному люду зонты. Лето для южного края выдалось небывало холодное. С весны зарядили дожди и лили не утихая. Пяти дней подряд не продержалось ясных.

В синей рубахе и чёрной блестящей шляпе, похожей на перевёрнутое лаковое блюдо, пробежал скороход. В одной руке он держал зонт, в другой – фонарь с зажжённой свечой. Короб с депешами был привязан крест-накрест к спине узким белым полотнищем и выпирал горбом.

Внезапно весь пеший и конный люд, все, кто ехал и шёл, торопясь попасть в город до темноты, пока открыты ворота, – все, словно услышав сигнал, прервали свой путь и метнулись по сторонам. Погонщики оттащили к обочинам гружёных животных и замерли. На притихшей дороге сопровождаемый свитой показался богато разодетый всадник, судя по облику, важный чиновник, из тех, кто служит в столичном ведомстве или при императорском дворе.

– Дорогу! Дорогу! – кричали бежавшие впереди слуги и секли воздух бамбуковыми хлыстами.

Над головой всадника облаком плыл разноцветный зонт на изогнутой палке.

– Древние говорили: «У захватчиков не бывает удачи, которая длилась бы больше ста лет», – понеслось негромко вслед пышному выезду, когда дорога снова пришла в движение. Эти слова произнёс человек, одетый, как простолюдин с гор, в куртку из грубой оленьей кожи. Человек лежал в телеге рядом с сидевшим возницей. Он вытянул вдоль оглобли длинные ноги и, закутавшись в травяной плащ, казалось, дремал. На самом же деле от его зорких глаз не укрылся ни пеший, ни конный.

Ветер и дождь без устали ткали мелкую плотную сеть. Серое небо спустилось низко к земле.

Небо было круглым, а земля квадратной. Посередине земли, под серединой небесного купола, раскинулась Поднебесная, называемая также Срединной империей или Срединным цветком. Иноземцы произносили короткое слово «Китай». На севере в столичном городе Даду[1] жил император – Сын Неба. Ещё северней, за Даду, от моря и через горы гигантской змеёй тянулась стена из глины и камня, взбиралась на горы и сползала в низины, таща за собой через каждые сто шагов могучие сторожевые башни. Ни островерхие скалы, ни быстрые реки не послужили помехой далёким предкам, когда возводили они преграду, чтобы защитить от кочевников северные рубежи.[2]

Но налетела с запада конница Чингисхана. Тысячи тысяч вооружённых монголов-мэнгу, сросшихся как демоны со своими конями, рассыпались по стране. Грабили, вытаптывали посевы, вырезали людей, стирали с лица земли селения и города. Внук Чингисхана Хубилай провозгласил себя Сыном Неба, и с тех пор почти уже сотню лет Поднебесной правили императоры-мэнгу.

«Мир переменится, когда прогоним захватчиков. Земля станет влажной и плодоносной, исчезнут плевелы и колючки, горы покроются лесом, озёра и реки наполнятся чистой водой», – произнёс про себя лежавший в телеге путник, повторив услышанные однажды слова. Размышления о судьбах страны не мешали ему, однако, вглядываться в окрестность. Вот он приподнялся, словно увидел нечто примечательное. И хотя кроме разбросанных группами чёрных деревьев, взору ничего не открылось, этого оказалось достаточным. Путник что-то крикнул вознице, ловко, как барс, спрыгнул на землю и широко зашагал по болотистой кочковатой долине, поросшей космами ржаво-зелёной травы и почерневшим от дождей кустарником. Вскоре под ногами запетляла тропинка – всё, что осталось от проложенной к дальним холмам дороги. У подножия холмов разбросала свои владения некогда богатая монастырская обитель. Туда-то и торопился путник.

Уже смеркалось, когда он достиг цели своего путешествия. Издали монастырь выглядел крепким и внушительным, но что за жалкое зрелище открылось вблизи. Арка ворот покосилась. Постройки стояли оголёнными, с рухнувшими карнизами и осыпавшейся черепицей. Крыша главного храма прогнила. Шипами торчали по сторонам обломки стропил. На всём лежала печать давнего запустения. И только высаженные во дворе деревья бессмертия – кипарисы и сосны – не увядали и не сбрасывали листву. Несчётное множество аистов и ворон свили среди ветвей свои гнёзда.

«Мир переменится, когда прогоним захватчиков. Земля станет чистой, исчезнут плевелы и колючки», – произнёс снова путник, пробираясь среди втоптанных в землю колоколов и разбитых, поверженных статуй. Сквозь окна западной постройки пробивался неяркий свет. Путник поднял с земли кусок штукатурки и бросил в стену. Тотчас послышался звук отодвигаемого засова, и в дверях появился старик, с белой, как аистово крыло, узкой длинной бородкой, в сером прямом халате, застёгнутом под мышкой и возле шеи, в чёрной стёганой шапке на голове.

– След человека здесь редкость, – сказал старик, с нескрываемым удивлением всматриваясь в выразительные резкие черты лица незнакомца, выдававшие решимость и мужество. – Плевел и горчица наши соседи, вороны и аисты – вместо друзей.

– На мне три слоя пыли, на ногах три слоя грязи, – произнёс путник в свою очередь, разглядывая старика.

Слова «горчица» и «плевел» служили паролем, в словах «пыль» и «грязь» заключался ответ.

– Прошу вас быть гостем этой обители, – с поклоном проговорил старик и пропустил гостя в открытую дверь.

Внутри, как и снаружи, царствовало запустение. Куски рухнувшей штукатурки усыпали пол. Бронзовые сосуды, покорёженные и помятые, валялись под слоем мусора. Два духа-хранителя, сидевшие в нише, – оба с чёрными лицами и красными языками пламени вместо волос – напрасно свирепо таращили угольные глаза. Дубинки, губительные для демонов и прочей злой нечисти, были выбиты из их рук, и сами руки были отбиты.

Старик провёл гостя в угол, кое-как освобождённый от мусора, придвинул к жаровне бронзовый табурет.

– Обсушитесь, пожалуйста, у огня, а я тем временем согрею дождевую воду для чая. Если бы знал, когда вы пожалуете, приготовил бы всё заранее.

Гость скинул мокрую обувь и плащ, сел на предложенный табурет и с видимым удовольствием протянул над жаровней руки. Ладони у него были крупные, сильные.

Наступило молчание. Мелкая дробь дождя перекатывалась по крыше. Скрипели стропила. Сорванные ветром листья бились в бумагу, которой были заклеены окна. Вдруг за стеной раздался глухой, но отчётливый стук. Гость метнул через зал быстрый взгляд в сторону закрытого циновкой проёма, ведущего в соседнее помещение, и перевёл глаза на старика. Но на лице того не отразилось ни тени беспокойства. Привычным движением старик водил по доске скалкой, растирая спрессованный чай.