Энтони Хоуп - Пленник замка Зенды

Я выбежал на мост. Фриц и Сапт ждали меня. Они попросили меня закутать лицо. Потом мы дошли до ворот замка и сели на коней. Уже брезжил рассвет, когда мы доскакали до маленькой станции на руританской границе. До прихода поезда еще оставалось время, и мы уселись на лужайке возле ручья. Фриц и Сапт не знали, как мне угодить. Они обещали держать меня в курсе всех руританских новостей, старый сухарь Сапт говорил таким нежным и проникновенным голосом, какой в нем трудно было даже предположить, а Фриц едва не плакал. Но — да простят меня они оба! — я едва улавливал смысл их слов. «Рудольф! Рудольф! Рудольф!..» — все еще звучал в моих ушах голос Флавии.

Видимо, в конце концов они поняли, что я не слушаю их, и, поднявшись с земли, принялись задумчиво расхаживать взад-вперед по берегу. Я очнулся от прикосновения Фрица. Вдали показался легкий дымок паровоза. Я крепко пожал друзьям руки.

— Мы победили, — сказал Сапт. — Теперь король прочно сидит на троне.

И тут, прежде чем я успел что-либо предпринять, Фриц фон Тарленхайм обнажил голову и, склонившись, поцеловал мне руку. Я поспешно отпрянул от него. Он, выдавив из себя весьма слабое подобие улыбки, сказал:

— Господь не всегда делает королями тех, кого следует.

Не отпуская моей руки, Сапт как-то странно скривил рот и добавил:

— В большинстве случаев в это дело вмешивается дьявол.

Люди на перроне то и дело кидали на нас любопытные взгляды. Мое закутанное шарфом лицо явно интриговало их. Но мне уже не было до этого дела. Мои друзья стояли со мной до тех пор, пока не подошел поезд. Потом мы еще раз пожали друг другу руки, и я вошел в вагон. Но они и после этого не ушли. Они обнажили головы, и я видел, как они стоят на платформе, пока вокзал не скрылся из вида.

Люди, наблюдавшие эту сцену, по-видимому, решили, что по каким-то причинам с захолустной станции отбыл высокий гость. Да и кому могло прийти в голову, что таких почестей удостоился всего лишь младший отпрыск английского рода, человек, не облеченный ни положением, ни большим состоянием, ни высокими рангами. А ведь таким я, по сути, был, да и остаюсь по сей день. Представляю себе, как были бы разочарованы наблюдатели, узнай они об этом.

Правда, стоило бы им приглядеться ко мне повнимательней, как они, вероятно, проявили бы еще большее любопытство. Ведь, как бы там ни было, я все-таки провел три месяца жизни на настоящем королевском троне. Конечно, я не так глуп, чтобы этим гордиться, но и забыть тоже не могу. Почти уверен, что вся эта история доставила бы мне искреннее удовольствие, если бы я не повстречался с Флавией. До сих пор я слышу, как она зовет меня по имени, и голос ее звучит так отчетливо, будто нашему последнему свиданию в Зенде суждено длиться вечно.

Мое возвращение прошло без особых приключений. Из Руритании я приехал в Тироль. Две недели, которые я там провел, я по большей части провалялся в постели: где-то умудрился сильно простудиться; сказалось и нервное напряжение последних недель. Я почувствовал себя таким слабым, что каждый шаг давался мне с трудом. Сразу по приезде в Тироль я отправил открытку брату. В ней я самым простодушным образом сообщал, что жив, здоров и скоро вернусь домой. Таким образом я положил конец розыскам, которые до сих пор вел префект Стрелсау.

За время болезни я вновь отпустил усы и бороду. К тому времени, как я доехал до Парижа и нанес визит Джорджу Фезерли, усы и борода мои если и не обрели прежней пышности, то, во всяком случае, выглядели вполне прилично.

Наша встреча с ним знаменательна немыслимым количеством лжи, которой мне поневоле пришлось отвечать на его многочисленные расспросы. Впрочем, совесть меня не мучила. Я брал реванш за его болтливость и с огромным удовольствием начал подтрунивать над ним, когда он осмелился спросить, не последовал ли я за мадам де Мобан.

Чтобы отвести удар, он несколько изменил тему разговора и моментально уведомил меня о возвращении прекрасной Антуанетт в Париж.

— Правда, — продолжал Джордж, — она теперь никуда не выезжает и никого не принимает. Но после таких событий…

Потом он мне рассказал, что «весь Париж» уже наслышан о смерти Черного Майкла.

— Так что не расстраивайся, друг мой, — назидательно сказал он, повернувшись к сидевшему тут же Бертрему Бертрану. — Живой поэт, доложу я вам, в конечном итоге все-таки лучше, чем мертвый герцог.

Потом Фезерли начал внимательно изучать мое лицо. Делал он это столь тщательно, точно надеялся найти что-то для себя интересное. И, надо отдать ему должное, все же нашел.

— Что это вы сделали со своими усами, дружище? — осведомился он.

Я напустил на себя таинственный вид.

— Знаете, Джордж, иногда приходится несколько изменить свою внешность.

— Ага! — торжествующе воскликнул он. — Выходит, я не та уж сильно ошибся. Ну, признавайтесь, кто же эта красавица, если не Антуанетт де Мобан?

— Ну, красавица всегда найдется, — тоном заправского ловеласа проговорил я.

Но Джордж не отставал до тех пор, пока не вынудил меня сочинить на ходу какую-то дичайшую чушь о моих любовных похождениях в Тироле. Бедняга! Он так радовался, и я понимал, что он совершенно искренне гордится умением вытягивать тайны из собеседника.

Он так был счастлив, что в благодарность поделился со мной «совершенно тайными сведениями о положении в Руритании», которые, как он уверял, ему удалось добыть из самых достоверных дипломатических источников. С самым что ни на есть многозначительный видом Джордж Фезерли сообщил мне, что, по всей видимости, в Зенде сидел не пленник. Там томилась женщина, переодетая в мужскую одежду, и, собственно, она-то и явилась причиной раздора между королем и Черным Майклом.

Слушая эту историю, я едва сдерживался от смеха. Но жизнь в Руритании научила меня скрытности, и я, ничем не выказывая истинного отношения, серьезно заметил.

— Может быть, это была Антуанетт де Мобан?

— Нет! — решительно возразил Джордж. — В том-то и дело, что Антуанетт де Мобан приревновала герцога к этой пленнице и выдала его королю. Думаю, что это верно, потому что, с другой стороны, все в Руритании говорят, что Флавия, которая раньше души не чаяла в короле, теперь совершенно к нему охладела.

Слушать дальше досужие домыслы о Флавии было выше моих сил, и я поспешил прервать Джорджа. Так я никогда и не узнаю конца этой фантастической истории. С тех пор я уже больше не могу с полным доверием относиться к «сведениям из самых достоверных источников».

На другой день я отправил письмо Антуанетт де Мобан. Она тут же ответила мне. Она писала, что милость и щедрость короля и, в не меньшей степени, уважение ко мне обязывает ее хранить тайну до конца дней своих. Далее она писала, что решила поселиться за городом и жить в полном уединении.