Альберто Васкес-Фигероа - Карибы

— Может, я уже мертв, — сказал он как-то себе однажды утром. — Может, я просто этого не знаю, но вероятно, я уже три дня как пустился в долгий путь туда, откуда нет возврата.

Через два часа он услышал где-то далеко-далеко неясный металлический звон колокола.

— Тебя ждет принцесса.

Капитан Алонсо де Охеда раздраженно повернулся к раболепному и потному Домингильо Четыре Рта и снова посмотрел на бледную и неподвижную донью Мариану Монтенегро, распростертую на постели. Ее грудь почти не вздымалась, из чего капитан заключил, что и жизнь ее почти покинула.

— Я должен о ней позаботиться, — ответил он.

— Это важно.

Охеда собрался уже резко ответить, но скорчившийся в уголке, под слабым светом масляной лампы, хромой Бонифасио поднял лицо, которое закрывал руками.

— Я посижу с ней, — тихо сказал он. — Если что-то случится, я вас позову.

— Я за нее боюсь.

— Ничего не поделаешь. Всё теперь в руках Господа.

Охеда еще немного поразмыслил, взглянул на лоснящийся двойной подбородок туземца и последовал за ним в ночь.

Они дошли до мыса на оконечности бухты, и у конца длинного ряда кокосовых пальм Домингильо Четыре Рта остановился, протянул руку и показал на вход в широкую пещеру, откуда исходило легкое свечение.

— Там, — только и произнес он, прежде чем повернуться спиной и вновь раствориться во мраке.

Испанец несколько мгновений стоял, испытывая искушение последовать за толстяком и опасаясь, что его заманивают в ловушку, но в конце концов решил, что его непререкаемая вера в Богоматерь защитит от всего дурного. Неужели капитан Их Католических величеств повернется спиной к опасности, даже не пытаясь вступить в сражение?

Он вошел в пещеру, готовый ко всему, но увиденное превзошло самые смелые ожидания. Охеда застыл как вкопанный, пораженный представшей перед глазами картиной. Сотни лампад освещали просторную пещеру, а в центре возвышалось огромное ложе, сплошь усыпанное лепестками алых цветов. Там лежала несравненная принцесса Анакаона, на которой не было ничего, кроме множества золотых украшений, покрывающих ее тело с головы до ног.

— Боже! — ошеломленно прошептал он. — Что за безумие?

Она протянула руку, приглашая его лечь рядом, и улыбнулась с легкой грустью.

— Мое имя — Золотой Цветок, как тебе известно, — сказала она. — Все золото, что ты здесь видишь, принадлежит тебе, но я хочу, чтобы ты знал — самая большая драгоценность, которую я для тебя приберегла, это нектар, скрытый в потаенной чаше моего тела.

Лицо смущенного капитана густо покраснело под черной бородой, долгие минуты он не мог оторвать завороженного взгляда от удивительного зрелища, которого никто раньше не видел. Перед ним лежала самая желанная женщина и больше золота, чем представлял в своих амбициозных мечтах Колумб, но сильнее, чем красота этого тела или ценность богатств, его потрясла глубина любви, которую он прочитал в темных глазах нежного создания. Казалось, сердце принцессы разобьется на тысячи осколков, если он не ответит ей взаимностью.

— Боже! — задумчиво повторил он. — Ну почему ты так меня искушаешь?

И тут он понял, что настоящим искушением было не золото и не любовные утехи, а то, что он, как человек доброй души, не может повергнуть в отчаяние женщину, чья жизнь сейчас находится в его руках.

— Или тебе этого недостаточно? — спросила она с такой тревогой в голосе, что у Охеды заныло сердце. — Здесь все, что смог добыть мой брат.

Он протянул руку и прижал палец к ее губам.

— Не говори так! — покачал он головой. — В целом мире не найдется столько золота, чтобы скрыть твою красоту. И не найдется в мире столько золота, чтобы купить Охеду. Идем! Не бойся.

Он заставил ее подняться и медленно повел к выходу из пещеры. Они вышли в ночь, сверкающую мириадами звезд. Добравшись до кромки воды, испанец остановился и замер над широкой, похожей на озеро бухтой.

Потом очень медленно снял многоярусное золотое ожерелье, висевшее на шее принцессы, и внезапно швырнул его в воду.

— Не могу допустить, чтобы этот мусор скрывал твою грудь, — сказал он. — Или чтобы эти золотые кувалды оттягивали твои прелестные ушки, или чтобы браслеты портили чудесную линию твоих рук.

Сняв с нее браслеты и серьги, он также бросил их в воду, после чего начал раздеваться, нежно шепча при этом:

— Пусть не будет никаких барьеров между твоей кожей и моей, между моим телом и твоим; пусть сладкий нектар твоей чаши утолит мою жажду.

Он встал перед ней на колени, вдыхая сладкие ароматы Золотого Цветка, а потом они жадно и ненасытно любили друг друга на теплом песке, пока первые колибри — вестники рассвета — не замелькали в небе алыми стрелами, спеша на поиски иных цветов.

Два дня спустя Ингрид Грасс начала выздоравливать.

Она перестала звать в бреду Сьенфуэгоса, а жар, словно в топке сжигающий каждый грамм жира в ее теле, пропал.

Она едва разминулась со смертью.

Первым, что она увидела, были сияющие глаза принцессы. Ингрид нашла в себе силы улыбнуться.

— Тебе удалось! — прошептала она.

Туземка с нежностью дотронулась до ее руки.

— Благодаря тебе.

— Я тебе завидую.

— Однажды ты будешь такой же счастливой, как сейчас я, — она помедлила и добавила другим тоном: — Очень скоро я смогу сказать тебе нечто очень важное, но пока я не уверена, да и время не пришло. Вот поправишься, тогда и скажу.

— Прошу тебя!

— Нет! Не сейчас! Имей терпение.

Прошла целая неделя, прежде чем Анакаона воспользовалась одной из их неспешных прогулок по пляжу, чтобы сесть неподалеку от того места, где она впервые занималась любовью с Охедой, и после некоторых раздумий заговорила.

— Некоторое время назад ко мне обратился за помощью дон Луис де Торрес... — начала она. Он просил меня воспользоваться своим влиянием на вождей, чтобы разузнать, что произошло с одним из тех, кто остался в форте Рождества, разрушенном моим мужем Каноабо. — Она ненадолго замолчала и задумчиво посмотрела на немку, словно пыталась предугадать ее реакцию. — Я знаю, как много этот человек для тебя значил.

— И по-прежнему много значит.

— Почему ты никогда мне о нем не рассказывала?

— Просто хотела, чтобы никто не знал о том, что он жив... если он еще жив.

— Через три дня после резни он еще был жив. Я помню, как Каноабо разъярился, потому что Гуакарани и его воины позволили двум испанцам сбежать.

— Двум...? — удивилась Ингрид. — Ты уверена?

— Абсолютно. Один был рыжеволосым юношей, а второй стариком.

— И куда они направились?