Альберто Васкес-Фигероа - Карибы

— И куда они направились?

— Никто не знает. Они вышли в море, и больше никто их не видел, — она поиграла с горстью песка и, не глядя на Ингрид, добавила: — Но есть и еще кое-что.

— Еще кое-что? — с надеждой повторила донья Мариана Монтенегро. — О чем ты?

— Я не уверена, захочешь ты это слышать или нет, но все же я пришла к выводу, что должна тебе рассказать. — Теперь она посмотрела немке прямо в лицо. — Вождь Гуакарани позволил твоему другу улизнуть, потому что его сестра родила от него сына.

— Сына...? — удивление и боль в голосе Ингрид не остались незамеченными Золотым Цветком, и та протянула руку, с силой сжав запястье немки. — Сына Сьенфуэгоса?

— Именно так.

— Боже мой!

— Не вини его. Он провел вдали от тебя уже больше года.

Немка промолчала. Она медленно встала, подошла к кромке воды и долго смотрела на неясную линию горизонта. Наконец, она тихо ответила, так и не повернувшись:

— Я его не виню. Меня лишь огорчает, что это не мой сын.

— Мне сказали, что именно мать мальчика скрывала испанца, чтобы его не убили люди моего мужа. Он не был трусом, его опоили.

— Понятно, — Ингрид снова посмотрела на принцессу. — Наверное, именно поэтому он и не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о том, что он жив — никто не поверил бы, что его спасла женщина.

— Возможно...

— Но когда Сьенфуэгос вернется (а он вернется!), эта женщина скажет правду. — Ингрид встала на колени рядом с туземкой. — Или нет?

Принцесса с нежностью провела рукой по щеке Ингрид, но одновременно с этим покачала головой.

— Нет. Не скажет. Ее брат Гуакарани может это подтвердить, если захочет, но не она. Месяц назад ее унесла эпидемия.

Бывшая виконтесса де Тегисе ничего не ответила. Она молча встала и зашагала по пляжу, в сторону далекого мыса, где стояла больше часа, задумчиво глядя на море и пытаясь вызвать в памяти прекрасное лицо, столь ею любимое, но уже полуразмытое, почти не различимое в глубинах памяти.

Золотой Цветок терпеливо ждала, пока она придет в себя, понимая, что, должно быть, это известие причинило ее подруге глубокую боль; всегда тяжело узнавать, что человек, за которого ты готова отдать жизнь, стал отцом ребенка другой женщины. В то же время, Анакаона считала, что поступила совершенно правильно, рассказав об этом.

Наконец, Ингрид Грасс повернулась и медленно двинулась назад. Поравнявшись с Анакаоной, она спросила:

— И где же этот ребенок?

— Со своим дядей.

— Как ты думаешь, он согласится мне его отдать? Я буду заботиться о нем, как о собственном сыне.

— Я знаю, — Анакаона мило улыбнулась и чуть заметно кивнула. — И была уверена, что ты меня об этом попросишь. — Гуакарани готов отдать его тебе — если дашь слово, что всегда будешь помнить о том, что это первый ребенок испанца и гаитянской принцессы.

— Обещаю.

— Я позабочусь, чтобы его принесли тебе как можно скорее.

Они не спеша направились в сторону фермы, шествуя под руку по тихому красивому пляжу, с которого открывался чудесный вид на зеленое море карибов. Внезапно немка остановилась и спросила:

— Как его зовут?

— Гаитике.

— Гаитике, — задумчиво повторила Ингрид Грасс. — Красивое имя. А что это значит?

— «Гаити» означает «страна гор», а «ке» — «сын». Таким образом, его имя означает «Сын Страны гор», или, если хочешь, просто «Сын гор».

— «Сын гор!» — немка изумленно прищелкнула языком, затем встряхнула головой и улыбнулась. — Вне всяких сомнений, это самое подходящее имя для ребенка Сьенфуэгоса, — она вновь взяла принцессу за руку, и они опять двинулись по пляжу. — Когда я его встретила, единственное, что он умел — это лазать по скалам, словно горный козел. Мне всегда так хотелось рассказать тебе о нем!

Снова зазвонил колокол.

Он звучал так далеко, так неясно, а эхо поглощала белая ватная масса тумана. Стоило больших усилий увериться в реальности его существования, скорее это были галлюцинации, вдобавок к многочисленным фантазиям, которыми была наполнена его жизнь, состоящая из одних нелепостей.

Это невозможно.

Совершенно невозможно, чтобы в огромном море карибов, среди бесчисленных островов, течение, направляемое рукой судьбы, могло привести хрупкое каноэ в такое место, где можно услышать звон колокола.

Это невозможно.

Но звон продолжался, теперь еще яснее, хотя слегка сместился вправо — трудно было судить, откуда именно он доносится.

Весло выскользнуло из его дрожащих рук и упало в воду. Сьенфуэгос перегнулся через борт, чтобы поймать его, и лодка едва не перевернулась.

Туман начал рассеиваться.

Сьенфуэгос греб медленно, почти беззвучно, прислушиваясь к любому шороху, приникающему сквозь густую белизну, нервы у него были на пределе, все чувства обострились в желании снова услышать металлический звон, гудящий в голове и возвращающий его в самые счастливые годы жизни.

Колокол снова зазвонил, теперь слева.

— Боже милосердный! — горько воскликнул Сьенфуэгос. — Я плаваю кругами!

Он поправил курс, и нос корабля стал разрезать туман, пелену которого рассеивал упорный и терпеливый ветер.

Звук был тягучим, монотонным и печальным, не похожим на веселый перезвон колоколов из его детства, но Сьенфуэгосу он казался триумфальной песней, неопровержимым свидетельством того, что совсем рядом живут похожие на него люди, с такими же обычаями, говорящие на том же языке и безусловно знающие, как перебраться на другой берег океана.

А там, на другом берегу океана, находится Испания.

А в Испании — Гомера.

А на Гомере — Ингрид.

Колокол звучал теперь справа.

Сьенфуэгос снова скорректировал курс.

Мягкий бриз превратился в свежий ветер, разбросавший последние лоскуты густого тумана.

Теперь вокруг царило безмолвие.

Прямо по курсу расстилался горизонт.

А на горизонте не было ничего, совершенно ничего.

Лишь бескрайнее море и никакой надежды.

Он просто окаменел от новой насмешки судьбы, а когда начал искать причину своих галлюцинаций, разглядел далеко за кормой два корабля, идущих на расстоянии в милю друг от друга. Теперь, когда туман рассеялся, им уже не было нужды звонить в колокола, чтобы обозначить себя и избежать столкновения.

Пораженному Сьенфуэгосу понадобилось некоторое время, чтобы понять — он находится посреди бескрайнего моря совершенно один, и вероятность найти затерянный на далеком острове город по-прежнему равна нулю.

Ему снова стало ясно — сколько бы он ни питал иллюзий, для канарца Сьенфуэгоса чудес не существует.