Анатолий Загорный - Каменная грудь

– Гей, Вячко! Разворачивай ладью, живо! Садись на весла! – приказал Претич.

Он не выдержал, бросился навстречу бегущим:

– Матушка… жива-живехонька.

Ольгу нес Улеб. В его огромных руках княгиня самой себе казалась жалкой, беспомощной, словно бы это была не она, а только ее тень. Княжича Олега, большеголового, испуганного мальчугана, держал на плечах Яромир, на руках у Буслая брыкался Владимир:

– Пусти, тебе говорят, пусти… я сам.

Ярополк, бледный, в грязной одежде, хватался за грудь и никак не мог отдышаться. Храбры вытирали испарину лохмотьями рубах.

– Нет, не княгиня я боле, – надтреснутым голосом бросила Ольга и добавила зло: – В Киеве ныне другой князь… боярский холоп княжит в Киеве.

Храбры молчали, не кланялись. Закусил губу и Претич.

– Пожалуй в ладью, княгиня… Что стоишь, дубинушка, али присох к земле? Неси в ладью великую княгиню. Княжата, геть, геть… Живо!

– Я сяду за весло, – крикнул маленький Владимир.

Ярополк, недоверчиво посматривавший, помог Олегу и Владимиру взобраться в ладью к бабке:

– Калачи, небось, жрали, пока я сидел в Воронграй-тереме?.. Ладно, подавитесь этими калачами!..

– Вячко, гляди в оба! – погрозил пальцем воевода. – Ну же! Вали!

И, напоследок, Претич скорчил такую страшную рожу, вытаращив глаза, растрепав бороду и пальцем приплюснув нос, что Владимир весело рассмеялся:

– Медведь!

Ладья, подгоняемая мерными ударами весел, направилась к левому берегу, где вербы под ветром шумели, обнажали седину листвы. Будимир смотрел ей вслед, пока не ослепило солнце:

– Поплыли уху хлебать…

– Ну, – повернулся Претич, – теперь можем схватиться.

– Скачут, – протянул руку тот.

Пятеро всадников, размахивая бунчуком, скакали от Угорской горы.

– Никак, сам Куря.

Всадники остановились, пропустили вперед хакана на белой лошади. Раскосые глаза Курея быстро перебегали по рядам ратников, сосчитывали ладьи у берега. Лошадь под ним горячилась, закусывала удила. Поприветствовав Претича жестом, посланным от лба к земле, он кивнул своим вооруженным до зубов спутникам в сторону удалявшейся ладьи.

Будимир выдвинулся вперед, стал рядом с Претичем, отвечавшим на приветствие сдержанным наклоном головы.

– Кто это пришел? – осведомился Курей, стараясь удержать коня.

– Люди той стороны, – ответил Претич с достоинством.

Будимир перевел. Тень недоумения скользнула по лицу хакана, но он тотчас же принял прежний равнодушный вид. Спутники, походившие на каменных истуканов, и глазом не повели.

– А ты – не князь ли? – выпрямился в седле хакан.

Воевода несколько помедлил с ответом, разглаживая бороду, и сказал:

– Нет, я воин его, пришел с передовым отрядом, а за мной идет войско с самим князем.

Не мог сдержаться Курей – до крови закусил серые губы и, насильно улыбнувшись, протянул Претичу руку:

– Будь мне другом.

– Так и сделаю, – отвечал воевода, захватив в огромную лапу старческую руку хакана.

Резанули воздух медные трубы, извещая Самвату и весь исстрадавшийся Киянь-город о перемирии, наступившем на Русской земле.

Заметно потемнело серое лицо хакана Курея, белый конь под ним дрожал всеми мускулами. Сойдя с него, хакан пригласил Претича в брошенный им шатер. Воевода с Будимиром вошли, сели на мягкие расшитые подушки. Хакан собственноручно налил широкую чашу крепкой баши, отпил немного, передал ее воеводе. Тот взял чашу в обе руки, нахмурился – это был человеческий череп, обтянутый снаружи воловьей кожей и оправленный златокованым обручем.

Курей невозмутимо пояснил:

– Мертвая голова знатного русса, побежденного мною в двух переходах от вашей солнечной Тьмутаракани. Боги мне даровали победу.

– Что ты будешь делать, – скривился воевода, – придется пить. Броня на брань, а ендова на мир!

Стали договариваться об условиях мира. Воевода неосторожно настаивал на немедленном уходе печенегов в степи к Лукоморью, а хитрый хакан упирался, говорил, что не может сразу идти в поход, что ему нужно на сборы несколько дней. Тогда Претич напомнил о Святославе: тот не пощадит-де их, как в свое время не пощадил хозар. Будимир переводил плохо, многое оставалось неясным. Стараясь объясниться, хакан все ближе наклонялся к его лицу, жестикулируя обеими руками так, как будто в каждой из них было по щепотке соли.

За шатром послышался шум, чьи-то голоса, и через минуту ворвался Вячко.

– Воевода! – закричал он неестественно громким голосом. – Святослав прислал гонца и требует тебя к себе, на ту сторону.

Одним духом выпалив эту нехитрую ложь, Вячко поспешил скрыться.

Претич глубокомысленно оттопырил нижнюю губу и протянул:

– Да-а…

– Что он сказал? – забеспокоился хакан.

Будимир перевел. Претич грузно поднялся и вышел из шатра.

Окончательно сбитый с толку, Курей, последовав за ним, передал воеводе белого коня и положил к ногам тонкую, как змеиное жало, саблю дамасского изделия, сафьяновый колчан, украшенный изумрудами и плотно набитый стрелами.

В свою очередь, воевода Претич одарил хакана кольчугой с серебряным подзором, увесистым мечом и древним, сходящимся книзу щитом.

В третий раз победно загремели трубы.

– Слава! – радостно воскликнула тысяча зычных голосов.

Хакан сел на подведенного ему коня, невозмутимо расправил поводья, хитро стрельнул глазами за Днепр.

– Твое оружие – защищаться, – сказал он Претичу, ухмыляясь, – мое оружие – нападать!.. Летучьи люди покидают Куяву. Они сделали свое дело – Святослав на Руси, а не в греках!.. Прощай, русс!

Послал привет и, окруженный телохранителями, поскакал к своим. Над ним билась о древко редкая потрепанная в походах челка бунчука.

Воевода Претич всею грудью набрал воздуха и с шумом выпустил:

– Ершовый парус!

Воля! Воля! Иди, куда глаза глядят, хоть на все четыре стороны, смело шагай, пятой стороны нет, как нет нигде вражьего духа проклятых печенегов. Никто не загородит дороги твоей, разве что линючий заяц перебежит ее, или стая красногрудых зябликов полыхнет зарею из конопляника, или прошелестят, ткнутся в ноги сухие шары перекати-поля. Вот они скачут в заднепровской степи, как лавина тех летучих людей, продираются сквозь увядшие травы, заваливают прибрежные вербы и краснотал.

Воля! Воля! Живи, трудись, радуйся, человек!

Доброгаст направлялся к днешнему граду. Отныне начиналась новая жизнь. Не было у него больше отрядов: киевляне разошлись по домам, смерды переправились на ту сторону, каждый занялся своим делом. Было обидно: со многими ведь мечтал всю Русь пройти, затеряться в лесах, вел об этом ночные разговоры у костров в Крещатой долине. Целым народом хотели они двинуться на поиски обетованной земли, взяли бы жен, и детей, и повозки, как делали прадеды в давние времена. Но чуть только печенеги разомкнули кольцо осады, люди тотчас же поспешили, кто к заброшенной полоске, кто к молотку или к гончарному кругу. И Доброгаст понял, что так оно и должно быть, что люди лучше его знают, где их родина, что другой не станут искать.