Джудит Тарр - Господин двух царств

— Вы, греки, такие дети!

Он расхохотался.

— Все так говорят. Ну, так ты придешь?

— Приду, — ответила Мериамон.

Как глупо, что она забыла об этих эллинских дикостях!

Они хоронят своих мертвых. Да, конечно. Но сначала они их сжигают! Они шли теперь в длинной сверкающей процессии — каждая кираса блестела, каждый наконечник копья вспыхивал в лучах солнца, кони в своей лучшей сбруе, запряженные в колесницы, фыркали, пританцовывали и трясли плюмажами. Они окружили поле Иссы, растеклись и образовали неровную длинную линию, как будто одно гигантское блестящее существо, и застыли в строю перед лицом своего царя. На нем были золотые латы, шлем в виде львиной головы. Он сидел верхом на своем небольшом черном коне, таком же знаменитом, как и он сам, слушал вопли восхищения и отвечал на них ослепительной улыбкой.

Затем все собрались вокруг башни, сложенной из дров и мертвых тел, и совершали свои обряды и смотрели, как жрецы льют масло на костер. Царь первым бросил факел. Он описал высокую дугу под серым сводом небес, перевернулся и упал на самую вершину костра. За ним, как падающие звезды, полетели другие. Первые языки пламени лизнули бороды тех, кто стоял ближе всего, и вдруг огонь вырвался на свободу.

Мериамон не могла смотреть, как горят тела. Ветер относил дым в сторону, но это было невыносимо. Что же теперь будут делать их души? Как они пойдут по стране мертвых, на какое правосудие они могут надеяться, если у них не осталось земного пристанища?

Люди рыдали: это была часть ритуала. Мериамон почувствовала, как и ее губы задрожали. Так много тел, так много потерянных душ! Боги, как же так можно?!

Рядом с ней на склоне стояли другие люди. Большинство молчали. Кто-то сказал рядом:

— Ты потеряла кого-то в битве?

Это был голос женщины, чьей угодно, но только не персидской. Женщина стояла спокойно, одетая как гречанка, вуаль, наброшенная на волосы, прикрывала лицо. Мериамон засмотрелась на нее: локоны бронзово-золотых волос, гладкий лоб цвета слоновой кости, огромные темные глаза. В них светились симпатия и любопытство — обычное для греков выражение. Ее выговор был безупречен.

— Как они могут так поступать? — спросила Мериамон. — Как же можно разрушать тело?

— Так освобождаются души, — сказала гречанка. — Потом мы похороним кости, и они смогут отдохнуть.

— Разве это отдых? Когда уничтожено тело?

Брови гречанки сошлись на переносице, густые, красиво изогнутые.

— Душу надо освободить, чтобы она могла пересечь Реку и попасть в Гадес, а кости должны лежать под землей. — Она вздрогнула под своей тонкой голубой накидкой с вышивкой по краю. — Как это ужасно — быть прикованным к гниющей плоти и не находить успокоения!

— У нас такие разные веры, — сказала Мериамон с трудом.

— Ты египтянка, да? Я слышала, в лагере есть женщина из Египта.

— Меня принимали за мальчика, — сказала Мериамон.

— Ну, тогда тебе повезло, — заметила гречанка. — Поверь мне, там, где эллины, гораздо безопасней женщине, чем мальчику.

Мериамон взглянула на нее.

— Но ведь некоторые военачальники привезли с собой жен?

Гречанка рассмеялась, мелодично и звонко. Такой перелив радостных нот — это искусство, отработанное до инстинкта.

— Жена? Я?! Спаси меня, Афродита! Нет, моя дорогая египетская гостья, я просто следую за войском, и называют меня гетера. Ты когда-нибудь слышала о Таис?

— Не больше, чем ты слышала о Мериамон.

Таис откинула вуаль. Она не была такой ослепительной красавицей, как ожидала Мериамон. Глаза ее были великолепны и кожа безупречна, но нос был слишком длинным даже на греческий вкус, рот слишком широкий и чувственный, подбородок слишком твердо очерченный. Характер — вот как это называлось.

Мериамон никогда раньше не разговаривала с гетерой. Наложницы — у мужчин в стране Кемет они были. Были там и женщины, торговавшие своим телом для мужской утехи. Но те, кто носил звание «подруги», были только в Греции, и было это странно.

— Мы необходимы, пойми, — сказала Таис своим ясным, звонким голосом. — Для некоторых мужчин мальчиков недостаточно, а их жены годятся только для того, чтобы прясть шерсть и нянчить сыновей. Мы же даем мужчинам то, чему жены едва обучены, а мальчики не имеют вовсе. Мы заслуживаем имени, которое нам дали.

— В Египте, — сказала Мериамон, — таких женщин называют женами.

— Счастлив Египет, — ответила Таис и полуотвернулась, потупив прекрасные глаза.

Мериамон уже видела человека, который подходил к ним. Он сегодня утром вместе с царем ехал в траурной процессии. Он был немного старше, чем другие, ближе к тридцати, чем к двадцати, с худощавым энергичным лицом: высокий, широкоплечий, с большими руками, но грациозный и ловкий в движениях, каким должен быть настоящий воин.

Он учтиво приветствовал Таис, как благородную женщину. Таис стояла, скромно опустив глаза, и ответила на приветствие на своем чистейшем аттическом наречии.

— Птолемей, — сказала она, — ты знаешь госпожу Мариамне?

Он поклонился: приветливо, любезно и чуть насмешливо. — Царь говорил о тебе, — сказал он. Мериамон подняла бровь.

— Он очарован, — сказал Птолемей. — Неужели Филиппос действительно позволил тебе прийти прямо в лазарет и творить там чудеса?

— Ну, что касается позволения, — ответила Мериамон, — думаю, у него просто не было выбора. Но никаких чудес не было. Просто полевая хирургия — это все, что я умею.

— Это гораздо больше, чем умеем мы. — Птолемей покачался на пятках и внезапно ухмыльнулся. — Хотел бы я поглядеть на него, когда он понял, что ты женщина.

— Это его не порадовало, — сухо сказала Мериамон.

— Да уж. — Птолемей говорил решительно, чуть ли не с презрением, как показалось Мериамон. — Один щенок из этого выводка достался тебе. Ему теперь остается только стенать, что он попал в женские руки.

Она сощурилась. Широкая кость, большие руки, худощавое лицо.

— Уж не Николаос ли?

— Да, Нико, — ответил Птолемей. — Но как бы то ни было, он хороший воин. Мог бы быть и лучше, ведь он испорчен с детства, но пусти его в бой, и он вспомнит свои хорошие манеры.

— Он вежливо убивает?

Птолемей захохотал.

— Александр говорил, что у тебя острый язычок. Так же, — добавил он, — говорил и Нико. — Он вдруг посерьезнел. — Врачи говорят, что он должен был лишиться руки. Теперь, по их словам, ее, наверное, удастся сохранить. Если это не чудо, то что же вы называете чудом?

— Все было не так уж плохо, как могло бы быть, — сказала Мериамон. — Он потерял много крови от всех своих ран, поэтому я заставила его лежать. Кроме того, мне доставляло удовольствие наблюдать, как он злится.