Амеде Ашар - В огонь и в воду

Она топнула ножкой с досады и продолжала:

— Да, надо признаться, мужчины очень счастливы. Они одни имеют право делать всякие глупости. Хотят ехать — едут, хотят оставаться — остаются! Но зачем же мы оставляем за ними эти преимущества? Кто мешает нам делать то же? Если бы мне захотелось, однако, взглянуть на Дунай, кто бы мог этому помешать? Разве я не могу делать, что хочу? Разве есть кто-нибудь на свете, кто имел бы право сказать мне: я не хочу! Граф де Шиврю. Вот славно! Разве это его касается? Король? Но разве он обо мне думает? У него есть королевство и маркиза де Лавальер! Следовательно, если бы мне пришла фантазия путешествовать, разве я должна спрашивать у кого-нибудь позволения? Разумеется нет! А если так, то почему же и не уехать, в самом деле?

Она захлопала в ладоши и вдруг вскричала веселым голосом:

— Решено! Еду!

Тотчас же она пошла в комнату маркизы де Юрсель и, ласкаясь и целуя её, объявила:

— Милая тетушка, мне сильно хочется уехать из Парижа теперь же. Не правда ли, вы меня так любите, что не откажете?

Маркиза, в самом деле очень любившая племянницу, тоже её поцеловала и отвечала:

— Правда теперь настала такая пора, когда в Париже особенно скучно: все порядочные люди разъезжаются. Вы, кстати, не приглашены на первую поездку в Фонтенбло. В самом деле, почему бы и не исполнить вашего желания.

Орфиза живо, раза два три, поцеловала маркизу и продолжала:

— В таком случае, если угодно, чтобы не терять времени, уедем завтра.

— Пожалуй, завтра.

Орфиза в самом деле не потеряла ни минуты: на карету привязали чемоданы и сундуки. Она назначила распорядителем путешествия доверенного слугу Криктена, служившего у неё с самого её детства, взяла двух лакеев, на храбрость и преданность которых могла совершенно положиться, и такую же верную, преданную горничную, и на следующий же день четыре сильных лошади повезли галопом карету с племянницей и теткой.

Через несколько часов маркиза была немного удивлена, не узнавая дороги, по которой всегда ездила в замок Орфизы в окрестностях Блуа. Она заметила это племяннице.

— Ничего! — отвечала Орфиза: — ведь вы знаете, что все дороги ведут в Рим! после первого ночлега, удивление маркизы удвоилось при виде полей и деревень, по которым она никогда в жизни не проезжала: ясно, что совсем не виды орлеанской провинции были у неё перед глазами.

— Уверены ли вы, Орфиза, что люди не сбились с дороги? — спросила она.

— Они то? Я пошла бы за ними с завязанными глазами. Не беспокойтесь, тетушка. Мы все-таки приедем… вот спросите хоть у Криктена.

Когда спросили у Криктена, он отвечал важно:

— Да, маркиза, мы все-таки приедем.

Таким образом они миновали уже Мо и Эперне и ехали по пыльным дорогам Шампани, как вдруг, раз утром, из пойманного маркизой на лету ответа ямщика, она узнала, что они только что выехали из Шалона.

— Боже милосердный, — вскричала она. Эти разбойники нас увозят Бог знает куда! Надо позвать на помощь!

— Не нужно, тетушка: полиция тут ровно ни при чем.

— Разве ты не слышала? Тот город, откуда мы выехали, — это не Этамп, а Шалон.

— Знаю.

— Ты видишь сама, что они хотят нас похитить. Надо кричать!

— Успокойтесь, тетушка: эти добрые люди вовсе не похищают нас, а только повинуются.

— Кому?

— Мне.

— Но куда же мы едем?

— В Вену.

— В Вену, в австрийскую Вену?

— Да, тетушка.

Маркиза просто обомлела на подушках кареты. Так близко от турок! Было отчего испугаться, особенно женщине! И что за странная мысль пришла Орфизе подвергать их обеих такой опасности? Об этих турках рассказывают, Бог знает какие вещи. Они не имеют никакого почтения к знатным особам. Если только кто-нибудь из них коснется её рукой, она умрет от стыда и отчаяния! Но когда ей заметили, что в Вене она будет иметь случай представиться ко двору императора, добрейшая маркиза успокоилась.

Оставим теперь маркизу с племянницей продолжать путь к Рейну и Дунаю и вернемся опять в Париж, где обязанности звания и расчеты честолюбия удерживали Олимпию Манчини.

Если бы Югэ носился поменьше в облаках, когда возвращался в восторге из отеля Авранш в отель Колиньи, он мог бы заметить, что за ним по пятам следует какой то плут, не теряя его ни на минуту из вида.

Этот шпион, хитрый, как обезьяна, и лукавый, как лисица, был преданным слугой графини де Суассон и особенно любил разные таинственные поручения. Он был своим человеком в испанской инквизиции, секретарем одного кардинала в Риме, агентом светлейшей венецианской республики, наемным убийцей в Неаполе, лакеем в Брюсселе, морским разбойником, а в последнее время сторожем в генуэзском арсенале, где чуть не занял места своих подчиненных. Карпилло очень нравилась служба у графини.

Когда женщина с характером Олимпии вступала на какой-нибудь путь, она шла до самого конца, не останавливаясь ни перед какими угрызениями совести, ни перед какими преградами. Брискетта не ошибалась: то, что гордая обергофмейстерина королевы называла изменой, нанесло жестокую рану самолюбию фаворитки. Предупрежденная ещё при начале своей связи с Монтестрюком, о любви его к герцогине д`Авранш, она сначала взглянула на это открытие, как на неожиданный случай отвлечься немного от постоянных интриг и происков, обременявших её жизнь.

Размышления пришли уже после разрыва под влиянием раздражения и она принялась разбирать все до последней тонкости, собирать в памяти малейшие поступки и слова, подвергать их подробнейшему анализу, подобно тому, как алхимик разлагает в своем тигле какое-нибудь вещество, чтобы добраться до его составных элементов.

В результате размышлений она пришла к вопросу: а не была ли она просто игрушкой в интриге, имевшей целью назначение руководства венгерской экспедиции, а средством — волокитство графа де Шарполя? Но если последний не был ослеплен видением будущего, которое ему могла доставить милость такой высокопоставленной женщины, как графиня де Суассон, то значит, у нег в сердце было такое честолюбие, которое ничто не могло преодолеть.

Мысль об этом пришла Олимпии в голову в самую ночь разрыва с Югэ и имя герцогини де Монлюсон, как мы видели, попало ей на уста почти случайно. Гордый ответ Югэ, для которого она пожертвовала всем, превратил эту догадку ревности в полную уверенность. Но ей нужны были доказательства, и она поручила Карпилло следить, как тень, за Монтестрюком.

Важно было знать, что он делает, но не менее необходимо было знать, что он думает. Вдруг она вспомнила принцессу Мамьяни, с которой графиня де Суассон была дружна, как с соотечественницей. Раз вечером в Лувре она поймала на её лице выражение такого волнения, что вовсе не трудно было догадаться о его причине. Кроме того, она слышала от самой принцессы, что она очень приятно провела время в замке Мельер, где и Югэ был принят герцогиней д`Авранш.