Генри Хаггард - Мари

— Аллан Квотермейн, помолившись Богу, мы обсудили это дело со всех сторон, согласно нашим способностям и справедливости. И мы отметили, что вы принадлежите к расе, которая ненавидит и всегда угнетала наш народ, так что в ваших интересах было отделаться от двоих из них, с которыми вы поссорились. Свидетельства Марэ и Перейры показывают, что вы достаточно подлы, чтобы договориться с дикарем об истреблении буров. В результате этого около семи сотен мужчин, женщин и детей расстались с жизнью самым жестоким способом, в то время как вы, ваш слуга, ваша жена и друзья единственные остались невредимыми. За такие преступления, за эти сотни смертей, не может быть иной расплаты, чем смерть… Полную расплату вам даст в наказание один лишь Бог, и к нему мы посылаем вас на суд. Как предателя и убийцу, мы приговариваем вас к расстрелу и, может быть, он проявит милосердие к вашей душе!

При этих ужасных словах Мари упала без сознания на землю и пока ее относили к дому Принслоо, наступила пауза. Затем комендант продолжал:

— Однако, хоть мы и вынесли такой приговор, вы являетесь англичанином и нас могут обвинить в пристрастии, так что, поскольку вы не имели возможности подготовиться к защите и нет свидетелей многих фактов, ибо все те, кого вы упоминали, мертвы, мы думаем, что будет правильно, если наш единодушный приговор будет утвержден генеральным судом буров. Поэтому завтра вас доставят в лагерь на реке Бушменов, где это дело будет разобрано. А пока вы останетесь под охраной в собственном доме. Есть у вас замечания?

— Да, — ответил я, — приговор несправедливый, ибо построен на лжи моего врага. Я никогда не предавал буров. Если кто и делал это, то сам Перейра, который умолял Дингаана убить меня, за что Ретиф угрожал отдать его под суд. Именно из-за этого Перейра бежал из крааля, захватив свое слепое оружие, Анри Марэ, с собой. Вы просили Бога осудить меня, а я прошу осудить их, и Он сделает это. Можете расстрелять меня хоть сейчас, но если я вырвусь из ваших рук, я не потерплю, чтобы такое безобразие оставалось безнаказанным. Если понадобится, я доберусь до Лондона и вы узнаете, что нельзя осуждать невинного по лжесвидетельству, и вы заплатите за это!..

Правда, эти слова не произвели большого впечатления на моих судей. Они верили в справедливость своего приговора… Доведенные до безумия ужасными потерями своего народа, они не сомневались, что я виновен и должен умереть!

Да и в самом деле, простой факт моего спасения, когда все мои сотоварищи погибли, доказывал им мою вину без свидетельских показаний Перейры, которые они посчитали достаточными для вынесения смертного приговора.

Однако, у них таилось тревожное подозрение, что эти показания не были убедительными и могли быть, по различным причинам, признаны недействительными более компетентным судом. Также они сами прекрасно понимали, что, будучи мятежниками, не имевшими никаких юридических прав организовывать военные суды, они подвергались опасности. У Англии длинные руки, от которых они совсем недавно убежали. Если мне вдруг разрешат рассказать мою историю в парламенте в Лондоне, то что только может случиться с ними? — возможно задавали они себе вопрос. — …С ними, кто осмелился вынести смертный приговор подданному королевы Великобритании? Не сможет ли это склонить чашу весов в противную сторону? Не сможет ли Британия прийти в ярость и раздавить их, этих людей, которые осмелились призвать свои формы закона для того, чтобы убить ее гражданина? Таковы, как я узнал впоследствии, были мысли, пробегавшие в их взволнованных мозгах.

Но и другая мысль приходила им в голову: а что, если приговор привести в исполнение немедленно, ведь мертвый человек не сможет апеллировать? Ведь здесь у меня не было никого, кто мог бы передать куда следует подробности моего дела и отомстить за меня?… Но обо всем этом они ничего не говорили. Только по отданной команде меня отконвоировали в мой маленький домик и заключили там под стражу.

А теперь… Теперь я хочу рассказать остаток истории об этих трагических событиях так, как они произошли, хотя некоторые из них тогда не были мне известны и я узнал о них позже…

Полагаю, что это будет простое и немногословное изложение событий…

После того, как я был уведен, суд вызвал Перейру и Марэ и отвел их в уединенное место, где, они думали, их обсуждения не смогут быть подслушаны… В этом, однако, они ошиблись, забыв о хитром готтентоте Хансе. Тот слышал мой приговор, и решил, что не исключена возможность, что и он может быть призван разделить этот приговор. (Мало ли что может прийти в головы этим непонятным белым людям!). Поэтому, естественно, он и пожелал знать содержание секретного совещания этих буров, чей язык, конечно, он понимал так же хорошо, как и свой собственный.

Так что, обойдя холм, он подполз к собравшимся бурам на брюхе, как ползает змея, извиваясь туда-сюда между пучками прошлогодней сухой травы, оставшейся здесь в изобилии, даже не шевеля верхушек травинок. В конце концов, он залег прямо в центре куста, который рос за камнем не менее чем в пяти шагах от места, где разговаривали буры, откуда он внимательнейшим образом прослушал каждое слово, слетавшее с их губ.

И вот какова была суть их разговора.

По причинам, которые я уже упоминал, было бы лучше, чтобы я был убит немедленно. Приговор, сказал комендант, вынесен правильно и не может быть отменен, так как даже если бы это было сделано, все равно их действия в глазах британских властей рассматривались бы как тяжкое преступление. Но, если они отправят меня в их главный лагерь, возможно, что их большой совет отменит приговор, а им придется расплачиваться за то, что они сделали. Также они знали, что я, мол, очень умный и еще вдруг сумею тем или иным путем передать англичанам, а, возможно, даже и зулусам, об их партии буров, так как они были убеждены, что мы с Дингааном стремимся к их истреблению, и что пока в моем теле оставалось дыхание, я не прекращу попыток отомстить.

Когда было обнаружено, что у всех одно мнение на этот счет, встал вопрос: «Что следует делать?» Некоторые предложили расстрелять меня немедленно, но комендант указал на то, что такой поступок, совершенный ночью, будет убийством, в особенности, если он нарушит их же вердикт. Тогда выдвинули другое предложение, вывести меня из дома перед самым рассветом и застрелить, якобы при попытке к бегству. Или сделать вид, что я пытался напасть на кого-нибудь. Тогда все подтвердят, что обстоятельства были таковы, при которых по закону стрелять совершенно допустимо в арестованного, формально уже осужденного на смерть.